Для Гудини сеанс явился окончательным подтверждением того, что спиритуализм — сплошной обман. Разумеется, он вовсе не считал, что Дойлы намеренно вводили его в заблуждение — просто сами они заблуждались. И потому он ничего не возразил — из уважения к хозяину и нежелания расстраивать леди Дойл. После того вечера они еще несколько раз встречались в Нью-Йорке на обедах и в театре, а 24 июня иллюзионист поднялся на борт лайнера “Адриатика”, чтобы попрощаться с семейством Дойлов.
Несколько месяцев Гудини не распространялся о том, что произошло в Атлантик-Сити. Но хотя ему и не хотелось предавать друзей, все же он не желал, чтобы люди думали, будто он и впрямь вступил в общение с матерью, тем более что в каком-то смысле он расценивал это как насмешку над ее памятью и своими сыновьними чувствами. И 30 октября 1922 года в “Нью-Йорк сан” вышла его статья, где он сообщал, что никакого контакта не было, что он испытывал ту же горечь и одиночество, как и всегда после смерти матери. Написал Гудини и о том, что его изумила, так сказать, лингвистическая сторона дела.
Дойл был возмущен, он счел статью предательской и оскорбительной по отношению к Джин. Гудини получил от него весьма резкое письмо. С точки зрения Дойла, не имело ни малейшего значения, что мать Гудини была безграмотна, — ведь она лишь передавала сообщение, а писала-то леди Дойл. (Несколько нелогично, ибо суть “автоматического письма” в том и заключается, что рукой медиума водит дух.) Впрочем, он объяснил Гудини, что духи постоянно повышают свой образовательный уровень, и его мать могла как следует подучить английский на том свете. Он полагал, что Гудини проявил себя человеком узколобым и неблагодарным, страдающим, как он выразился, “комплексом маго-Гудинитис”. Они еще какое-то время обменивались письмами, полемизировали в прессе, и, несмотря на охлаждение отношений, сумели сохранить видимость дружбы.
Турне Дойла по Штатам вновь пробудило там интерес к спиритуализму, и в декабре 1922 года весьма уважаемый “Американский научный журнал” предложил 2500 долларов тому, кто сумеет продемонстрировать настоящий психический феномен при условии строжайшего контроля экспертной комиссии, а еще 2500 тому, кто совершит материализацию. Одним из экспертов был Гудини, чтобы “гарантировать зрителям отсутствие каких-либо трюков”.
Конан Дойл был до крайности недоволен и самим конкурсом, и участием Гудини. Он писал Орсону Мунну, редактору “Американского научного журнала”, что денежный интерес “привлечет мошенников со всей страны”, а в письме к Гудини поинтересовался, о какой непредвзятости может идти речь, если всем известно его скептическое отношение к спиритуализму. “Боюсь, что ваши недавние высказывания не только отпугнут любого порядочного медиума — ведь они люди, а не бесчувственные машины, — но и вообще сделают появление духов невозможным, поскольку они тоже не любят атмосферы враждебности”.
Среди прочих участие в конкурсе решила принять и некая Марджери, с которой Дойл познакомился в Бостоне. На самом деле ее звали Мина Крэндон. Она была красавица, и несмотря на то, что была замужем за преуспевающим бостонским хирургом Лероем Годдардом Крэндоном, у нее не было недостатка в поклонниках, считавших ее величайшим в истории медиумом. Известность ее носила весьма скандальный характер: поговаривали, что на ее сеансах творится черт-те что и нередко она является на них полностью обнаженной. Проводником ей в потусторонний мир служил ее брат Уолтер, пожарный, погибший в 1911 году в железнодорожной катастрофе. Для материализации его духа она использовала эктоплазму из вагины, а на столе хранила восковой отпечаток его большого пальца, снятый на одном из сеансов.
Гудини почти сразу заподозрил обман и, обедая с Дойлом в Нью-Йорке, подробно объяснил, с помощью каких ухищрений Марджери добивается эффекта, но тот упорно отказывался признать, что дело нечисто.
Летом 1924 года Марджери встретилась с членами экспертной комиссии и произвела на всех приятное впечатление, исключая только Гудини, по-прежнему исполненного насмешливого скепсиса. Мистер Крэндон написал Дойлу, что “война будет продолжаться до победного конца”, Гудини будет повержен, а Марджери сумеет доказать — она лучший на свете медиум. Столь воинственные настроения мало согласуются с тем, как Конан Дойл описывал Крэндонов: “самые терпеливые и всепрощающие люди… веселые, с добрым юмором”.
В августе 1924 года Гудини приехал в Бостон, чтобы присутствовать на сеансах Марджери. Первый оказался неудачным: Уолтер скорбно сообщил из ниоткуда, что кнопка электрического замка не срабатывает и потому он не звонит, как было условлено. Крэндоны заявили, что звонок испортил Гудини.
На другой вечер Марджери, по настоянию Гудини, поместили в большой деревянный “контрольный шкаф”. Из него сверху торчала ее голова, а руки были просунуты в боковые отверстия. Свет погас, и через пару минут раздался гневный вопль Уолтера: “Зачем ты это делаешь, Гудини? Чертов сукин сын! Зачем ты, негодяй, подбросил сюда рулетку?” Дело было в том, что Гудини просунул руку в боковое отверстие, чтобы проверить, то там делает медиум. Уолтер страшно негодовал и проклял Гудини на веки вечные, обещая ему всяческие несчастья. Тут же зажегся свет, и на полу в шкафу обнаружился складной метр, с помощью которого можно было подстроить передвижение предметов. Гудини уверял, что он ни при чем, но никто ему не поверил. В результате большинство согласилось с тем, что доброе имя Марджери осталось не запятнано, а вот репутация Гудини, дескать, сильно пострадала.
Это нисколько его не обескуражило, и он отправился в турне по Америке, показывая “фокусы” медиумов с последующим их разоблачением. Успех был колоссальный. Он предложил 5000 долларов любому медиуму, чей трюк он, Гудини, не сможет повторить точь-в-точь. Кроме того, выступил на заседании конгресса, посвященном закону о запрете на гадания и предсказания: “То, что они называют спиритуализмом… жульничество от начала до конца. Есть только два вида медиумов: умственно неполноценные, которых должны наблюдать врачи, и вполне здравомыслящие мошенники”. Он произнес яркую речь в бостонской филармонии, где в свое время выступал и Дойл, в которой назвал и его, и Лоджа, и всех иже с ними “угрозой человечеству”. Публика была потрясена: все же речь шла об известных, уважаемых людях, и вряд ли к ним были применимы слова “мошенники”.
Между Дойлом и Гудини завязалась яростная газетная полемика. В одной статье Гудини писал: “Я утверждаю, что сэр Артур Конан Дойл представляет собой угрозу для общества, поскольку люди считают его великим спиритуалистом, исходя из того, что он великий писатель… Я лично предупреждал сэра Артура, но, похоже, он не способен внять голосу разума. Жаль, что человек с таким литературным дарованием в преклонном возрасте принялся за такие вопиющие глупости”. Он даже угрожал подать на своего бывшего друга в суд, утверждая, что тот творит противозаконные вещи, ибо “слегка спятил на старости лет” и “его несложно одурачить”. В феврале 1925 года комиссия журнальных экспертов вынесла решение, где было сказано, что они “наблюдали феномены, механизм которых не всегда вполне понятен, но не было ни единого, который нельзя было бы повторить с помощью обычных средств”.
Надо сказать, что и репутация Марджери пошатнулась, когда обнаружили, что отпечаток большого пальца духа ее брата один в один совпадает с отпечатком доктора Кервина, дантиста ее мужа.
