— Теперь на любой бензоколонке можно купить хороший клей.
— Только не говорите, что вам ничего не известно. — Жеребец коротко вздохнул и сжал зубы. — Речь идет о больной из восьмой палаты. О том дне, когда удалось восстановить функции нижней части тела вашего предшественника и добиться полного соединения его нервных окончаний с моими. Бесконечные консультации с сотрудниками отделения искусственных органов и сотрудниками отделения нейротехники, оказавшими мне всестороннюю помощь, затем совместный обед — все это заняло массу времени, и, когда я вернулся в восьмую палату, помнится, шел уже десятый час. Ее кровать была пуста. А ведь именно в тот день я превратился в жеребца. Девочка должна была меня ждать. Кто-то ее увел — это несомненно.
— Вы хотите сказать, что преступник — я?
— Самые серьезные подозрения падают, конечно, на вашего предшественника. Он был ее родным отцом, с больными ничего общего не имел и вдобавок не одобрял наших с ней отношений. Но как, при всем желании, заподозрить человека, от которого осталась лишь нижняя часть тела? Да и потом, у него алиби. Он тогда чуть не весь день старательно прикреплял к окончаниям моих двигательных нервов платиновую проволоку с кремниевым покрытием.
— Вы говорите о ваших отношениях, но ей же всего тринадцать лет, этой девочке…
— Вы превратно поняли мои слова.
— Если я у вас все время на подозрении, почему было не сказать об этом ясно и определенно? Глупо. Заставили меня зря потратить столько времени на донесения…
— Видите ли, я то верил, то сомневался.
— Ну что ж, мне, пожалуй, пора.
— Нет, так не пойдет. То, что преступник вы, сейчас уже факт неопровержимый.
— У вас есть доказательства?
— Есть, причем сколько угодно. — Жеребец стукнул тетрадью по столу, но было видно, он слегка переигрывает. — Здесь все написано.
— Сомневаюсь.
— Во всех своих тетрадях вы намеренно указываете место, где сделаны записи. Слишком уж это нарочито. Позвонив вам сегодня — договориться о встрече, я застал вас дома, что случается крайне редко, обычно вы задерживаетесь на работе. А вот ни вчера, ни позавчера вас дома не было. И ночевали где-то в другом месте. Мы с секретаршей пытались разыскать вас, и не пробуйте изворачиваться, не выйдет.
— Чего же не выследили?
— Вы огорошили нас своим быстрым бегом.
— Вся сила в туфлях для прыжков. Не угодно ли заказать такие же, сэнсэй?
— Сдаюсь. Но, прошу вас, этой девочке необходим серьезный уход. Прошло уже почти три дня.
— Нет, только два.
— Болезнь ее называется «таяние костей»; кости исчезают — ужасно! Малейшее ослабление медицинской помощи, и под действием тяжести тела начинается укорачивание. Если произойдут необратимые изменения, будете виноваты вы. Прошу вас, умоляю. С каким трудом я превратился наконец в жеребца — неужели впустую?
— Бросьте причитать — вам это не к лицу.
— Утренний тест показал, что мои мужские качества значительно возросли. Присутствовавшая медсестра и та захлебнулась от восторга.
— Вы можете использовать в качестве партнерши кого угодно — вашу жену, секретаршу, медсестру.
— Кончайте свои непристойности. Вам, видно, этого не понять. Для меня девочка из восьмой палаты незаменима…
— Единственное, что вы получили, — возможность подглядывать за тем, что она делает.
— Физическая близость меня интересует меньше всего. Для меня это вопрос философский. Хороший врач — хороший больной — вам такое высказывание известно?
— А я думал, для вас суть в физической близости.
— Врач издревле обречен страдать духовной ущербностью. — Жеребец заговорил с быстротой паука, ткущего паутину. Но я ощущал какой-то разрыв между его словами и мыслями. — Обязанность его вовсе не в том, чтобы сочувствовать боли пострадавшего, — он должен остановить кровь, продезинфицировать рану, забинтовать ее. Он видит в пострадавшем не человека, получившего ранение, а рану, полученную человеком. Когда врачу, с этой его привычкой, вдруг попадается больной, предстающий перед ним человеком, он выходит из себя. И чтоб не выводить его из себя, больному надо перестать быть человеком. Постепенно врач обособляется от всех, становится одиноким, ожесточается и все больше отдаляется от людей. Не будет, пожалуй, преувеличением сказать, что предубеждение против больного — непременное качество, позволяющее стать знаменитым врачом. Подобное одиночество врача как раз и позволяет ему быть истинно гуманным, и это не парадокс. Только человек, противясь принципу выживания наиболее приспособленных, то есть естественному отбору, окружает заботой слабых и больных и гарантирует их существование. Герой погибает, а слабый живет. Фактически, уровень цивилизации может быть вычислен по проценту никудышных людей, входящих в данное общество. Был, кажется, даже один политолог (имени его я не помню), который дал такое определение современности: «Век больных, опирающийся на больных, для больных». И нечего роптать на порочность нашего века. Больной имеет право требовать от врача одиночество. Если же, несмотря ни на что, врач решается бежать от одиночества — ничего не поделаешь, он одновременно становится больным и как бы двуликим. Я лично готов пойти на это. Потому-то, честно говоря, и не роптал из-за своей импотенции. Это — истинная правда. Скорей я заслуживаю жалости, ибо мое бессилие — свидетельство сближения с больными.
— Неубедительно. Не вы ли сами говорили, что и у больных, по мере того как они становятся настоящими больными, наблюдается повышение чувственности.
— С этого я и начал. Действительно, огромное количество примеров, полученных путем подслушивания, убеждает: существование такого явления следует признать объективным фактом. Среди настоящих больных, похоже, нет импотентов. Даже во время болезни. В чем причина? Возможно, это связано со структурой общества больных. В тюрьме или казарме откровенно непристойные рассказы — ключ к взаимопониманию. Успешному заключению торговой сделки очень часто способствует так называемый эротобанкет. А мало ли примеров, когда супруги, охладевшие друг к другу, делают вход в спальню платным и таким путем преодолевают кризис в своих отношениях. В общем, куда ни глянь, везде перестройка человеческих отношений происходит с помощью секса. Разумеется, общество больных отличается от тюрьмы или казармы. И не потому, что здесь нет нужды скрываться от людей и не существует опасности разрушения человеческих отношений. Дело в том, что в его структуре где-то спрятан, несомненно, секрет облегчения бремени, отыскания стержня человеческих отношений. Что представляет собой больной? В чем его сущность? Совершенно неожиданно я нашел нужные мне ответы. Во всяком случае, девочка из восьмой палаты заставила меня забыть об импотенции. Она распахнула ворота хлева, в котором томился врач, и увлекла его в общество больных. Ей удалось это лишь потому, что у нее душа идеального больного. Безмерно богатая душа, которой она могла поделиться со мной. Нужно понять ее сердце. Нужно отдать все силы, чтобы сделать свою душу похожей на ее…
