— Еще не знаю, — кончил я разговор.
Прошлое высвечено пятнами. Когда мы заглядываем в него, нам становится неуютно из-за дыр, портящих его картину, и мы заполняем пустоты предположениями. История «Откровения огня» — такая же мозаика из фактов и реконструируемых событий, как и все другие. Личность составителя мозаики влияет на изображение очень сильно. Тот, кто обрабатывает исторический материал, не только добавляет к нему что-то от себя, но и соединяет отдельные элементы в соответствии со своими представлениями о жизни.
Я думаю, что в Надином изложении история кенергийской рукописи выглядела бы другой. Можно не сомневаться, что ход событий имел бы у нее ясный смысл и, согласно правилам, шел от завязки к развязке. Стремление все понять и объяснить крайне уязвимо, и это доказал тот факт, что Надя свою «документальную повесть» так и не написала. Двенадцать лет спустя в амстердамском кафе «Де Ярен» она призналась мне, что отказалась от своего намерения, потому что перестала понимать смысл кенергийской истории. Я бы выразился иначе: она перестала видеть в этой истории тот смысл, который она в нее вкладывала.
Надя видела «кенергийскую цепь», тянувшуюся из прошлого в настоящее, чтобы донести до нас по эстафете некое важное «откровение» — раскрыть нам «тайны жизни». И вдруг эта картинка исказилась до неузнаваемости: сцепление некоторых звеньев «цепи» оказалось иллюзорным, а сама она искривилась и неожиданно оборвалась. В сущности, возникла другая картина, где отпечатался иной смысл, и он соответствовал больше моим, а не Надиным представлениям о жизни. Потому так и получилось, что об «Откровении огня» рассказала не она, а я. Присущие этой истории «нелепости» вызывали у Нади разочарование, меня же они, наоборот, — привлекали.
Многомерность и многослойность прошлого и присущий жизни хаос, проявившийся в событиях вокруг «Откровения огня», представляются мне не менее интересными, чем сама кенергийская рукопись. Что еще показательно в ее истории, это разнородность реакций на нее. В своем рассказе о судьбе «Откровения огня» я сознательно отвел важное место Аполлонии, так и оставшейся равнодушной к попавшему в ее руки уникальному манускрипту, и Соне, возненавидевшей эту книгу. Без таких реакций кенергийская история предстала бы в неверном свете.
Не все загадки можно разгадать, наше понимание действительности весьма ограниченно, и не все соединено со всем — в истории «Откровения огня» это проявилось очень отчетливо. Здесь часто срывались замечательные планы, хорошие намерения оборачивались бедствиями, достойные не получали по заслугам, а дурное давало в будущем добрые всходы — иными словами, логика, здравый смысл и моральные нормы постоянно обнаруживали здесь свою уязвимость в оценке действительности.
Эта история поражает своей парадоксальностью уже с самого начала. Кого не ошеломит тот факт, что в захолустном рязанском монастыре три века тянулась цепь учеников-учителей, о которых никто ничего толком не знал? Их называли кенергийцами, однако, как оказалось, это было по недоразумению. В том, что странных затворников никак не коснулись антиеретические кампании, церковный раскол и интриги, можно было бы увидеть высший смысл, если бы их цепь так бессмысленно не оборвалась как раз тогда, когда религиозные катаклизмы стали стихать.
Странностям, неожиданностям и просто глупостям нет конца. Монастырь сгорел, последний кенергиец погиб, но произошел многообещающий поворот: появилась книга. Ей бы ввести «кенергийство» в национальную культуру, но le livre fatal блуждала два столетия вдалеке от академий и университетов, попадая то в личное пользование, то в спецхран. Цепь посвященных в «тайны» наращивалась дальше звеньями, все более и более отличавшимися от первоначальных: полуграмотный крестьянский парень, дочь рыбака, чекист-книгочей, измученная несчастьями женщина, восторженная студентка-комсомолка. Много сирот, много своенравных личностей, каждая судьба с изломами. Эти люди были далеки от медитаций, но получалось так, что именно они становились владельцами «Откровения огня».
А дальше? Наступает наше просвещенное время, и о феномене «кенергийства» узнают сразу несколько человек, которые могут его оценить: три специалиста по древнерусской литературе и работник Московской патриархии. История переходит на новый виток, но и здесь все наперекосяк. Тот, кто обнаруживает книгу, вынужден о ней молчать; тот, кто ее «вычислил» и был больше других достоин ею заняться, так ее и не увидел, а стать ее публикатором выпадает цинику — и он выпускает уникальный манускрипт как бульварное издание.
Собственно, мне ли было удивляться парадоксам? К ним меня неплохо подготовил профессор Глоун. Студентом я записывал себе в блокнот его изречения. Там имелось такое: «Большая История и малые истории складываются подспудно, и через парадоксы обнаруживает себя то, чего мы не видим. Мы вообще мало видим, даже если очень хорошо смотрим». Среди жертв парадоксов много и их любителей. «Я играл, а ты выиграл», — сказал мне мой профессор после того, как признался, что долго мучился угрызениями совести из-за своего влияния на меня.
Парадоксы несоответствия, парадоксы подобия. Надя говорила, что узнает себя в Оле Линниковой. Я бы сказал, что она больше похожа на Наташу. А кто действительно похож на Олю, девочку с пристальным взглядом на фотографии Кареева, — это Анюта Гальчикова. Взглядом выделялась и Наташа, только он у нее был больше чем пристальный — она смотрела в упор. Так делала и Надя.
Отдельные элементы кенергийской истории переходили из одного ее фрагмента в другой, некоторые ситуации повторялись даже по нескольку раз, конфликты многократно проигрывались все в новом исполнении, и случалось даже, что одни и те же слова произносили непохожие друг на друга люди, причем в разное время и по разному поводу.
В «Откровении огня» сказано и об этом:
«все кружит и кружа в другое превращается уходя в другое другим возвращается уходит и возвращается уходит и возвращается вращается вращается вращается круг не очерчен но выйти из круговорота некуда» Утром следующего дня я справился в российском консульстве, какие изменения произошли в оформлении въездных виз. Раньше эта процедура отнимала массу времени. Оказалось, что сейчас виза выдавалась всего через две недели после сдачи документов.
— При желании можно получить срочную визу, — охотно сообщил мне из консульства на моем родном языке низкий женский голос с резким акцентом. — Мы это делаем по особому тарифу. Такая виза оформляется в тот же день.
Что ж, стоило только захотеть, и уже через день-два можно было лететь в Россию. Для полной картины я позвонил еще в справочную авиакомпании KЛM и услышал, что билеты имеются на все рейсы в Москву.
Было еще одно дело, в котором я хотел разобраться. Я узнал телефон менеджера ансамбля Омнибус и позвонил ему.
Район восточных гаваней в Амстердаме я знал плохо, и мне пришлось поблуждать, прежде чем я нашел нужный мне дом — бывшее складское здание. Когда я открыл обшарпанную дверь, на которой была прибита табличка «Зал-студия Омнибус», то услышал раздававшееся сверху пение.
