К приезду Предславы Ута и дети уже немного пришли в себя: отмылись и отъелись. Но страшная беда заслонила радость возвращения к мужу и отцу, и у всех в семье и даже в дружине вид был такой, будто непогребенное тело лежит где-то рядом, тут же, на лавке.
– Эльга приедет сюда? – Уте тоже казалось, что она ослышалась. – Собирается говорить с Маломиром о замужестве?
Они с Мистиной переглянулись, и впервые за эти дни в их глазах блеснуло живое взаимопонимание.
Мистина теперь смотрел на жену с виноватым видом. Он отправил ее в путь, не обеспечив защитой, и не он вызволил ее и детей из плена. А теперь, получив дурную весть, не знал, как быть дальше. Он не отваживался возвращаться в Киев, не зная, не считают ли его там предателем. Но и оставаться в Деревляни, отчетливо понимая, что вот-вот разразится война, было глупо. Нужно было на что-то решаться, в ближайшие же дни. И вот оказалось, что Эльга уже решилась…
– Мы тоже поедем! – воскликнула Ута. – Когда Маломир собрался в дорогу?
– Отрок сказал, что княгиня выехала сразу вслед за ним, значит, она будет возле Малина уже на днях.
– Мы поедем завтра же! Я сама покажу сестре могилу ее мужа и расскажу, что для него было сделано. И как все это вышло…
Ута взглянула на мужа, и тот кивнул. Зная Эльгу пятнадцать лет, Мистина не более своей жены мог поверить, что Эльга уже через пару дней после смерти Ингвара собралась замуж за его убийцу. В это мог поверить Маломир, жаждущий уйти от возмездия. Могли поверить древляне, опьяненные успехом и считающие, что схватили Перуна за бороду. Но Мистина и Ута понимали: Эльга задумала нечто совершенно иное. Но что бы она ни задумала – они будут рядом и помогут. Настал день показать ей, на чьей они стороне.
* * *
Наверное, со времен дулебов старое святилище на Ирже не видело такого скопления знатных особ. Когда небольшой обоз из Киева прибыл, все уже ждали у подножия Малин-горы: Маломир с дружиной, Мистина со своими людьми и семьей. Приехала и Предслава. Володислав остался дома, но его жена решительно отвергла попытки ее удержать: она не просто имела право, но была обязана почтить память своего родного дяди.
Как и обещал отрок Близина, при овдовевшей княгине не было никого, кроме челяди и отроков охраны. Гриди «большой дружины» отправляли к ней своих подросших сыновей: так те проходили обучение, прежде чем добьются чести участвовать в походах и сражениях. При них был лишь один старший, хромоногий Остривой, обучавший молодняк и следивший, чтобы они справлялись с охраной двора. Всего их при Эльге было не более двух десятков. Княгиня и отроки ехали верхом, челядь шла пешком, сопровождая волокуши, на которых везли припасы для жертв и пира: трех черных баранов, черного петуха. Черный пес бежал за лошадьми, сам не зная, какая почетная, но и печальная участь его ждет. Везли также бочонки стоялого меда, ромейского вина и темного пива.
Княгиня верхом возглавляла свою дружину. В белой одежде, на почти белой лошади она казалось клочком тумана, частью иного мира. И сколько ни искали древляне глазами кого-либо из мужчин в толпе позади нее – видели лишь холопов и оружных отроков, пытавшихся придать суровость своим юношеским лицам.
А напротив, на том краю луговины между опушкой и Малин-горой, толпились те, кто ожидал ее. Бросались в глаза яркие пятна одежд – белых и красных. Ярко одетая толпа – это, надо думать, древлянские князья со своей дружиной. Где-то среди них был Маломир, но Эльга не знала его в лицо. Видела только, что там много вооруженных людей, и часть из них, похоже, русы. Это были люди, принесшие смерть ее мужу и намеренные торжествовать над нею. Но Эльга не чувствовала ни страха, ни даже робости или смущения. Она открытым взором смотрела в лицо своей судьбе – бросала ей вызов с высоты седла, готовая отомстить или погибнуть.
С другой стороны луговины она отметила несколько белых пятен. Особняком стояло семейство, которое она знала так же хорошо, как себя саму: рослый, плечистый Мистина, рядом с ним маленькая Ута, а вокруг, будто грибы-опенки, – четверо их младших детей. Все они были в «печали»: это выделяло их среди ярко разодетых древлян и связывало с ней, с Эльгой, будто умноженное отражение ее белизны.
При виде сестры пришло такое облегчение, что выступили слезы. Думая о множестве разных вещей, Эльга не переставала думать о ней, о верной спутнице своей жизни с самого рождения.
Все мысли о том, что она должна сказать и сделать, разом отступили. Эльга тронула коня и поехала к ним, будто ведомая иной волей: сердце наконец вырвало узду у рассудка. Ута пошла к ней навстречу; подбежавший отрок едва успел помочь княгине сойти с седла. Молча сестры бросились друг другу в объятия и разрыдались. По пути сюда Эльга надеялась и даже верила, что сумеет удержаться от плача на людях, кроме того, когда этого потребует поминальный обряд. Но сейчас все ее замыслы и намерения были забыты. Она рыдала от горя, от облегчения, от любви – к умершему мужу и к живой сестре. В эти мгновения ей стало ясно, почему в Киеве ей удавалось держаться: там не было никого, кто в полной мере понимал бы и разделял ее чувства. С Утой было иначе. Ута знала все, что связывало ее с Ингваром. Ута в полной мере осознавала, что он значит для своей жены и державы. Сестра жены была ему ближе родных сестер, одна из которых, Мальфрид, давно умерла в непримиримой вражде с ним, а другая, Альдис, жила в Плескове и совсем не знала брата.
Когда они наконец оторвались друг от друга и утерли слезы, к ним подошла еще одна женщина. Узнав Предславу, Эльга обняла и ее: белые одежды древлянской княгини говорили, что и она разделяет их скобрь. Сейчас Эльга даже не вспомнила, что перед ней жена Володислава – это была родная племянница Ингвара, и ручьи их слез текли из одного источника.
Три молодые женщины в белой одежде стояли посреди луга, и никто не смел подойти к ним. На еще зеленой траве они казались тремя белыми лебедями – посланцами богов, тремя суденицами, рыдающими над участью павших. Глядя на них, даже древляне, гордые своей победой и ожидающие грядущего торжества, чувствовали стеснение в груди. Словно ощутили, как близка грань Нави и как легко можно нечаянно сделать шаг, которому нет возврата.
Обернувшись, Эльга увидела Мистину – он стоял в трех шагах и молча ждал, пожелает ли она его видеть. Очень давно он не чувствовал себя настолько слабым и беспомощным. Объясняться с Ингваром было легко. Он знал: даже если дело начнется с ругани и дойдет до драки, раньше или позже они все выяснят и помирятся. Но теперь? Женщина в великом горе глуха к голосу рассудка и мучительно ищет виноватых, дабы облегчить свой груз. И особенно легко она возлагает этот груз на того, от кого обычно ждет поддержки. Если она не захочет его слушать, если откажется ему верить – как он сумеет ее убедить? И если она, вдова побратима и самая главная женщина Русской земли, посчитает его предателем – вся жизнь его будет разрушена, но и смерть не спасет. Ибо как сможет он умереть, оставив своим сыновьям тавро предательства?
Видя, что она смотрит на него, Мистина хотел что-то сказать, но язык во рту лежал будто камень. Вспомнился тот далекий день, когда он увидел ее впервые. Когда впервые застыл под взглядом этих удивительных зеленовато-голубых глаз, смотревших точно из иного мира. Тогда на ней была белая сорочка русалки, а теперь – белая сряда вдовы. Прошло пятнадцать лет, он знал ее лучше всех на свете – но именно сейчас ощутил, что та давняя русалка не исчезла. Ее сила – мощь белого камня, воды и земли, неба и зелени – все это время оставалась с ней.
