Впрочем, это не важно. Луис так отупел от усталости, что его уже ничто не волновало.
Сейчас он чувствовал себя каким-то недочеловеком, одним из дурацких киношных зомби Джорджа Ромеро или, может быть, беглецом из поэмы Томаса Элиота о полых людях. О, быть бы парою мне скрюченных клешней, скребущихся о дно Духовой тот и вверх ползущих на погост микмакский, подумал он и хохотнул.
— А вместо мозгов — пук соломы, увы, Черч, — хрипло проговорил он и принялся расстегивать рубашку. — Это про меня. Правда-правда.
На левом боку наливался изрядный синяк, заходивший на ребра. Спустив штаны, Луис увидел, что колено, которым он ударился о надгробный камень, раздулось, словно воздушный шар. Оно уже сделалось почти черным, и Луис подумал, что если не двигать ногой, сустав вообще перестанет сгибаться, как будто схваченный цементом. Подобные травмы не проходят бесследно — они напоминают о себе в дождливые дни до конца жизни.
Он протянул руку, чтобы погладить Черча и получить хоть какое-то утешение, но кот спрыгнул с бачка и вышел из ванной, шатаясь как пьяный — в своей новой, совсем не кошачьей манере. Перед тем как уйти окончательно, он обернулся и посмотрел на Луиса пустыми желтыми глазами.
В аптечке была мазь от ушибов. Луис опустил сиденье унитаза, сел и смазал колено. Потом выдавил на ладонь еще немного мази и растер поясницу, медленно и неуклюже.
Он вышел из ванной и пошел в гостиную. Включил свет в коридоре и застыл у подножия лестницы, тупо глядя по сторонам. Все казалось таким странным, таким чужим! Вот здесь он стоял в канун Рождества, когда дарил Рэйчел сапфир. Подарок лежал в кармане его халата. Вот его кресло, где он сидел, когда разговаривал с Элли о смерти после фатального сердечного приступа Нормы Крэндалл; он тогда говорил дочери то, во что сам не верил и категорически не принимал. Вон в том углу стояла елка, вон к тому окну Элли прилепила скотчем свою поделку — бумажную индейку, которая напоминала Луису какую-то футуристическую ворону, — а еще раньше комната была совершенно пустой, не считая картонных коробок с вещами, собранными к переезду и проехавшими полстраны. Он вспомнил, каким жалким и незначительным казалось все их имущество, распиханное по коробкам, — крошечный бастион, защищавший его семью от чужого, холодного мира, где никто их не знал.
Как все это странно… и как ему хочется, чтобы ничего этого не было. Лучше бы он никогда даже не слышал о Мэнском университете, о Ладлоу, о Джаде и Норме Крэндалл и обо всем прочем.
Он поднялся наверх, в одних трусах и майке, вошел в ванную на втором этаже, подтащил к шкафчику с аптечкой низенький табурет, взгромоздился на него и достал с верхней полки маленькую черную сумку. Отнес ее в спальню, сел на кровать и принялся осматривать содержимое. Да, там были шприцы, если они вдруг понадобятся… и среди рулонов пластыря, хирургических ножниц и хирургических нитей лежало несколько ампул с очень сильным, смертельным веществом.
Если понадобится.
Луис закрыт сумку и поставил ее возле кровати. Потом погасил свет и лег, положив руки под голову. Это была настоящая роскошь: лежать, вытянувшись на кровати. Его мысли вновь обратились к Диснейуорлду. Он представил себя в простой белой форме, за рулем белого микроавтобуса с логотипом в виде ушей Микки-Мауса на боку — никаких красных крестов, никаких надписей, ничего, что могло бы встревожить или напугать посетителей.
Гейдж сидел рядом с ним, дочерна загорелый, пышущий здоровьем, с сияющими глазами. Вон там, слева, плюшевый Гуфи пожимает руку какому-то малышу; парнишка буквально оцепенел от восторга. А вот Винни-Пух позирует с двумя смеющимися бабулями, а третья смеющаяся бабуля их фотографирует. Маленькая девочка в нарядном платье кричит: «Я люблю тебя, Тигра! Я люблю тебя, Тигра!»
Они с сыном вышли в дозор. Они были стражами этой волшебной страны и обходили ее — объезжали — в белом микроавтобусе с красным огоньком на приборной панели, аккуратно и благоразумно прикрытым от посторонних глаз. Они не искали беды, но были готовы к тому, что она может грянуть. Потому что беда может случиться всегда и везде, даже здесь, в этой стране радости и веселья; мужчина, покупающий сувениры на Мэйн-стрит, мог схватиться за грудь и свалиться с сердечным приступом, у беременной женщины могли внезапно начаться схватки прямо на выходе с «Небесной колесницы», девочка-подросток, хорошенькая, как на картинах Нормана Роквелла, могла упасть и забиться в эпилептическом припадке, колотясь туфельками об асфальт. С любым посетителем парка мог приключиться солнечный или тепловой удар, а под конец особенно жаркого и душного летнего дня в Орландо — возможно, даже удар молнии; Оз, Великий и Узясный, он где-то здесь — может быть, топчется у выхода с монорельса, прибывающего из волшебного королевства, или таращится своим пустым, застывшим взглядом сверху, с одного из летающих слонят Дамбо. Здесь, внизу, Луис с Гейджем знают его как одного из ряженых, вроде Гуфи, или Микки-Мауса, или Тигры, или важного мистера Дональда Дака. Но с ним никто не желает фотографироваться, никто не хочет подходить к нему близко и подпускать к нему своих детей. Луис с Гейджем его знали; они с ним встречались — лицом к лицу — не так давно, в Новой Англии. Он только и ждал, чтобы заставить тебя подавиться стеклянным шариком или задохнуться в пластиковом пакете, отправить тебя в вечность быстрым, смертоносным ударом тока — всегда в наличии в ближайшей розетке или пустующем электропатроне. Смерть таилась в каждом пакетике арахиса, в каждой порции бифштекса, в каждой пачке сигарет. Он все время был рядом, он отслеживал все контрольно-пропускные пункты между миром смертных и вечностью. Грязные иглы, ядовитые насекомые, оборвавшиеся провода, лесные пожары. Стремительные роликовые коньки, выносящие неосторожных детишек прямо на проезжую часть. Когда ты забираешься в ванну, чтобы принять душ, Оз не преминит составить тебе компанию — душ вдвоем. Когда ты садишься в самолет, Оз собирает посадочные талоны. Он — в воде, которую ты пьешь, и в еде, которую ты ешь. Кто здесь? — кричишь ты в темноте, когда тебе страшно и одиноко, и это он отвечает тебе: Не бойся, это всего лишь я. Привет, как жизнь молодая? У тебя рак кишечника, вот такая досада! Заражение крови! Лейкоз! Атеросклероз! Тромбоз коронарных артерий! Энцефалит! Остеомиелит! Раз-два, марш вперед! Наркоман с ножом в подворотне. Телефонный звонок посреди ночи. Кровь вперемешку с аккумуляторной кислотой на съезде с автомагистрали где-нибудь в Северной Каролине. Полная пригоршня таблеток, ешь на здоровье. Синие ногти умерших от удушья — мозг пытается выжить и забирает весь оставшийся кислород, даже из клеток у нас под ногтями. Привет, ребята, меня зовут Оз, Великий и Узясный, но вы можете звать меня просто Оз — мы же старые друзья, черт возьми. Я просто зашел на минутку, забросить вам острую сердечную недостаточность, или краниальный тромбоз, или еще что-нибудь; я бы рад задержаться, но не могу, надо проведать одну роженицу с тазовым предлежанием плода, а потом еще провернуть одно дельце с отравлением дымом в Оклахоме.
И этот тоненький голосок все кричит: «Я люблю тебя, Тигра! Я люблю тебя! Я в тебя верю, Тигра! Я всегда буду тебя любить и в тебя верить, я останусь молодой, и единственный Оз, кто будет вечно жить в моем сердце, это тот нежный обманщик из Небраски! Я люблю тебя…»
