И ушел, не дожидаясь какой-либо реакции на свои слова.
А Очкарик никак и не отреагировал на сказанное. Слушал, кивал головой. К сведению и принял…
Машина Легата ждала, к причалу прибыли мухой.
Харон уж извертелся прямо.
Легат загрузился в катер, и они погнали к причалу.
– Я узнал, зачем эти штуки, – перекрикивая мотор, начал пытливый Харон. – Тут прораб знакомый. Он рассказал. Видели щиты на набережной? Сборные. Их соберут и наглухо закроют тоннель. С двух сторон. А потом эти дуры откачают из тоннеля воду. А потом тоннель засыплют землей или щебнем, а входы зальют бетоном. Навсегда. И вы больше к нам не попадете. Ку-ку! Не будет больше хода между нами… Говорят, решение самого Очкарика. И план работ он утверждал… – Харон развернул катер и причалился, но движок, как обычно, не глушил. – Так что прощайте и не обижайтесь, если что не так было.
А чего обижаться-то? Все не так и было…
Оглушенный новостью Легат даже не ответил Харону. Вылез на причал, вошел в ворота, закрыл их, ключ в замке повернул. Подтянул к себе сумку, сел на нее. Долго сидел. Время не отметил, но – навскидку – минут сорок точно. Смотрел на орла, нарисованного Гумбольдтом. Не нравился ему этот слабый, смятый ветром орел.
Встал, достал из сумки комбез, натянул на себя.
Сам себе сообщил:
– Ну, Очкарик, ну, сукин сын…
Ведь все уже давно он решил, подписал, приказал, запустил, а ему, гостю варяжскому, вешал лапшу на уши, как первоклашке в День Знаний! Как этому мальчику с козой – из анекдота…
И что в таком случае мы имеем в итоге? Беду или катастрофу?
По логике, ни то и ни другое – для Страны. И для этой, которая Очкарика. И для той, которая его, Легата.
Вообще-то он уже на своей территории находится, и что за этими воротами происходит – ему до одного места. Спать спокойнее…
И Гумбольдт больше не придет. Некуда ему идти будет. И все годы, ему отпущенные, он проживет в любимом своем времени с самим собой, который Джуниор и который ни в грош не ставит и не поставит советы своей постаревшей копии…
Да никакой не копии!
Потому что нет ничего общего между двумя Гумбольдтами!
Однако время бежало и часики тикали. Надо было поставить точку на этой истории. А для постановки точки, которая буквально и фигурально завершает историю, нужны были вспомогательные средства. У Легата они с собой были.
Сначала он достал из сумки поллитровку любимого напитка миллионов, изъятую из домашнего холодильника, и свою старую майку, найденную в стопке чистых тряпок, которые домработница использовала для точечной уборки квартиры – там, где пылесос не катит. Майка, по мнению Легата, была вполне пригодной для носки, ну протерлась от ветхости местами, но уж коли домработница не захотела возвращать ее Легату – так тому и быть.
Пусть она погибнет от рук Легата!..
Он обильно полил водку на майку и начал стирать с двери орла. Орел стирался плохо и неохотно.
Ежу понятно, что, купи Легат бутыль растворителя, работа пошла бы куда веселее. Но в холодильнике, как и вообще в квартире, растворителя не имелось, хозяйственные магазины давно почили в бозе, а на ближайший к дому Дороголюбовский рынок, где полно было палаток, торгующих всякой нужной в доме фигней, Легату ехать было некогда. Стоит вспомнить, что о походе к Очкарику он узнал поздно вечером, а сам поход начался рано утром.
Однако, как утверждает народная мудрость, терпение и труд все перетрут. Стер Легат орла. Или почти стер. Бессмертное не стирается! Краска исчезла, контур сохранился, двери стали значительно чище.
Он достал из сумки толстый красный фломастер, с горечью вспомнил свою тройку по рисованию в классе эдак третьем и принялся при свете сильного фонаря, оставленного ему в наследство добрым Диггером, чертить контур задуманной… чего?.. ну, скажем из уважения к дилетанту – композиции. Вообще-то Легат всегда жалел о даре художника, которым его боженька обделил. Хотя мог бы и не жадничать: родная тетушка Легата была хоть и театральным, но художником. Но не получилось – в тетушку…
Вообще-то Легат рисовал сейчас только для себя: вряд ли у его «композиции» будет много зрителей. А сам он опять же вряд ли будет навещать ворота, которые пусть ненадолго, но позволили ему пожить совершенно иной – чужой, по сути! – жизнью, нежели его собственная. Тоже не чересчур спокойная, но по крайней мере достаточно предсказуемая. А иная…
Кто ж ее хотя бы рискнул предсказать?..
Но она была. И сплыла.
А под игривой рукой (краденая цитатка!) Легата возникал контур орла. Опять! Но орла привычного – с развернутыми крыльями, с растопыренными лапами, с головами, глядящими, как и положено по геральдике, в разные стороны. И даже не так уж коряво получалось, а более-менее пристойно. Главное, что пропорции ему удалось соблюсти.
Охранителям геральдики нечего было предъявить Легату. Его двуглавый орел если и походил на того, который олицетворял собою государственный герб родной Страны, то весьма отдаленно. С тем же успехом он походил на всех двуглавых орлов, которые имели место на гербах самых разных стран мира. Дело-то не в птичке, а в подробностях. Короны там, сочетание цветов, цепочки-ордена, форма тела и крыльев… Короче, Легат рисовал ничей не герб, а именно птичку. О двух головах. Одна здесь, другая там. И ровно на бывшей границе между Здесь и Там.
Как память…
Он достал баллон с красной краской и, стараясь аккуратно и не дрогнув рукой, начал заполнять ею нарисованный фломастером контур. Хорошо выходило! Если б сюда еще парочку диггерских фонарей, то вообще парадное зало при парадном входе получится. Но фонарь был один, и в его достаточно сильном и узконаправленном свете возникал гордый красный орел о двух головах.
Легату нравилось красить. Его первая в жизни и – как он всерьез считал! – главная сегодня работа выглядела ярко, сочно и убедительно. Эта птичка ветра не убоится!
Другой вопрос: кто ее, кроме Легата, увидит?..
Разве что другие диггеры?
Но другие диггеры сюда, как полагал Легат, пока не ходили.
А коли придут, дураки, вскроют двери, а за ними – бетон.
А Гумбольдт случайно здесь оказался.
И что вышло?
Что вышло, то вышло. Грех расстраиваться, разочаровываться, жалеть о напрасно прожитых днях. Нет в жизни ничего напрасного. Любой миг твоей жизни – звено, без которого нет цепи.
Именно так: цепи.
У кого – короче, у кого – длиннее…
А снизу – будто схваченную когтистыми лапами орла – добавил бабочку. Ее легко рисовать: четыре крыла-лепестка, «глазки» на крыльях, маленькая головка и длинные усы с шишечками на кончиках. Другими словами, как Легат бабочку представлял по памяти, так и нарисовал. И получилось, что орел ухватил ее когтистыми лапами и держит, не отпуская.
