На тендере дружно налегли на канат, и вскоре первые ингерманландцы уже были там. Люди бросились было благодарить капитана, но тот отстранил их: некогда!
Спасенных встречали на палубе тендера ржаным сухарем и кружкой воды пополам с водкой. После перенесенных страданий угощение это казалось верхом блаженства. Спать не давали никому. Специально отряженный капитаном матрос то и дело обходил ингерманландцев, расталкивал их:
— Ноу, ноу! Слип ноу! Сон ест смерт!
Большего капитан тендера Николайсен дать спасенным не мог. Больше у него ничего не было. В прошлую полночь капитан вернулся из рейса и, едва ошвартовавшись, услышал о крушении какого-то большого корабля. Говорили, что тот вовсю палил из пушек и жег огонь, но выйти к нему на спасение нельзя — мешает сильный шторм. И даже капитаны лоцботов, кто все же выходил к гибнущему кораблю, утверждали, что из-за сильного наката снять с него людей нет никакой возможности.
Все это капитан Николайсен выслушал молча. Затем, не вынимая изо рта трубки, выругался.
— Нет плохой погоды, — сказал он. — Есть плохие моряки!
Повернулся и пошел враскачку к своему суденышку. Придя, собрал команду. Сказал, что хочет идти, спасать русских, а кто из команды идти с ним не желает, того неволить не станет. Отказников в команде тендера не нашлось.
Тогда же ночью судно покинуло порт. Местонахождение тонущего корабля Николайсен знал лишь приблизительно, к тому же «Ингерманланд» сильно сдрейфовал за то время, когда его видели с лоцботов. Но капитан тендера был моряком опытным и воды здешние знал, как «Отче наш». Все утро он неустанно искал гибнущий корабль, пока вдали не показалась в разводьях мглы одинокая, облепленная людьми мачта.
Штормовая волна клала тендер почти на борт. У матросов захватывало дух: «Выберемся ли?» Но Николайсен упорно правил прямо на мачту. Вскоре он уже видел, как люди с мачты отчаянно машут ему кусками паруса.
— Мы поспели вовремя, ребята! — крикнул матросам капитан. — Шлюпку на воду! Приступаем!
Перевозка людей на борт тендера шла медленно и продолжалась без малого три часа. Сто семьдесят человек снял старик Николайсен с погибавшего корабля. Перегруженный тендер отошел только тогда, когда на юте «Ингерманланда» не осталось ни одного человека. Последним спрыгнул в шлюпку лейтенант Александр Шигорин, до конца исполнив свой офицерский долг.
Глубоко осевший и сразу ставший неповоротливым, тендер ворочал к берегу. Люди безотрывно смотрели на удаляющийся полузатопленный остов, с которым их отныне будут связывать самые страшные воспоминания до конца их дней.
Тендер капитана Николайсена снял людей с юта и бизань-мачты, но оставались еще спасавшиеся на бушприте. Уже на отходе капитан тендера завидел паруса. То спешил к «Ингерманланду» на своей бригантине старый приятель Николайсена капитан Бенсен. А на горизонте пачкал небо дымом какой-то направлявшийся к тонущему кораблю пароходик.
Только убедившись, что оставшиеся на борту «Ингерманланда» люди будут сняты спешащими на помощь судами, старик Николайсен окончательно повернул румпель на портовый городок Мандаль.
Но на этом опасения капитана тендера не закончились. Приняв столь большое количество людей, судно едва двигалось. А погода была все еще весьма свежей. Однако никакие трудности не могли повлиять на отношение экипажа к спасенным, заполнившим трюм и палубу.
«Капитан и его команда раздали нам свое платье и белье, — вспоминал впоследствии мичман Говоров. — Поили нас теплым джинбиром неприятного вкуса, но он облегчал боль в горле, после чего мы могли глотать по несколько крошек черного сухаря, необходимых для поддержания жизни…»
К вечеру погода стала более сносной. Вдали все еще виднелась мачта, подле которой кипела вода, — это сотни касаток довершали свою кровавую тризну…
Ночью тендер попал в полосу штиля и почти не двигался вперед. Среди ингерманландцев же росло нетерпение. Люди торопились попасть на берег. Спасшись сами, они теперь терзались догадками о судьбах своих товарищей. Но вот задул легкий попутный ветерок, и тендер, ведомый опытной рукой кормчего, взял хороший ход.
Вот наконец и берег. Красный вековой гранит Норвегии. Обогнув скалу, тендер вошел в шхеру. Судно уверенно лавировало среди многочисленных камней, и парусов на нем не сбавляли. Еще несколько поворотов — и показался сам городок: множество аккуратных белых домиков с крышами из красной черепицы. В самом живописном беспорядке они прилепились у подножия угрюмых гор.
Капитан Николайсен, попыхивая трубкой, подошел к лейтенант Шигорину:
— Вон город, а вон и церковь!
Деревянная набережная была усеяна народом. Встречать русских моряков вышло буквально все население, от мала до велика. Но людьми при этом двигало вовсе не любопытство, а глубокое сострадание и желание хоть чем-то облегчить тяжелую долю ингерманландцев.
Ошвартоваться сразу тендер, однако, не смог. Ветер заштилел совершенно, и судно отбуксировали к берегу вовремя подоспевшие шлюпки. С первой из них на палубу тендера перепрыгнул помощник здешнего российского консула Сальвазен, уже оповещенный о несчастии, постигшем русских моряков. С ним при огромном чемодане, набитом лекарствами, — местный аптекарь Хильмерс. Но каково было удивление спасенных, когда со второй шлюпки на палубу судна перепрыгнул не кто иной, как боцман Завьялов! Спустя мгновение он уже сжимал в объятиях рыдающую жену и сына.
— Кого еще спасли? — набросились на него тотчас с расспросами. — Жив ли командир?
Ничего утешительного Завьялов сообщить не мог. Его с тремя товарищами самих только несколько часов назад доставили сюда.
У борта, закрыв лицо руками, навзрыд, плакала Марья Давыдовна Трескина. И только сейчас, оглянувшись, все увидели, что ее еще недавно черные как смоль волосы стали совершенно седыми…
Едва судно коснулось причала, как с берега раздалось громкое «ура». Так добросердечные мандальцы приветствовали подвиг русских моряков. Многие из стоявших на берегу плакали. Не могли сдержаться и ингерманландцы. Люди не стыдились слез.
Многих несли к берегу на руках — силы у людей иссякли.
«Боже! Прости неосновательное сомнение! — писал впоследствии один из спасенных, потрясенный этой трогательной встречей. — Как могли мы предполагать, что в Норвегии нет гостеприимства, нет радушия, — здесь, где все дышит жизнью сердца и сострадательною благотворительностью! Здесь страдалец вполне найдет отраду своих бедствий, здесь не словами стараются выказать добродетель, не одними вздохами помогают несчастным — нет, последний кусок хлеба отдается неимущему!»
Забота и внимание к спасенным проявлялись абсолютно во всем. Прежде всего самых слабых разместили для отдыха и восстановления сил в ближайшем от пристани доме, жители которого, предоставив свое жилье русским морякам, приняли самое живое участие в уходе за ними. Моряков отпаивали горячим молоком, им перевязывали раны. Со всего города несли одежду. Матросы были расселены по частным домам, офицеров разместили в городской гостинице. В одном из самых больших домов срочно был оборудован лазарет, куда поместили самых слабых.
