— Ты должен быть хорошим мальчиком, — приговаривала Инес, — ты должен быть смелым, малыш, потому что теперь ты хозяин дома.
Тогда Мигель не понял смысла ее слов, но сейчас, у гроба деда, пелена упала с его глаз. Он был последним Аргосо в роду. Потеряв девственность с Транквилиной Аливио, он впервые почувствовал себя мужчиной, но лишь теперь ясно осознал, что жизнь настоящего мужчины для него только начинается. И все же перед глазами стояла картина: Инес держит его, маленького, на руках, нежно целует лоб и приговаривает: «Все будет хорошо, мой мальчик, все будет хорошо».
Элена и тетушка Кириака всегда знали, что нужно Мигелю. После смерти бабушки и дедушки они обе бесцельно бродили по комнатам, глядя на вещи, которые никогда и никому больше не понадобятся: арфу абуэлы, саблю и шляпу с плюмажем абуэло. Мигель чувствовал, Элена и тетушка Кириака чего-то ждут от него, но чего именно, он понять не мог. Поручений или просьб, которые наполнили бы их день, он придумать не мог, да ничего особенного ему и не требовалось. Женщин это расстраивало. Но Мигель чувствовал себя таким же потерянным, как и они. Если он собирался выйти из дому выпить кофе, навестить дона Симона или прогуляться по площади и подышать свежим воздухом, обе женщины, стоя на верхних ступеньках лестницы и не сводя с него глаз, смотрели, как он одевается, пока за ним не закрывалась входная дверь. В черных платьях, с мрачными лицами, они походили на пару ворон, которым уже не суждено летать.
Из-за траура Мигель был лишен привычных развлечений. Он забросил карточные игры с друзьями, больше не проводил вечера в доме Аливио, перестал подыгрывать Андресу на гитаре и распевать вместе с другом любовные песни под балконами местных красавиц. С ночными посещениями собраний в аптеке Бенисьо тоже было покончено, а те люди из тайного общества, которых он знал в лицо, неожиданно исчезли из города. Через несколько дней после похорон деда Андрес отплыл в Испанию — ближайший друг покинул его в то самое время, когда Мигель больше всего в нем нуждался.
В первые недели траура, после новей, единственным человеком, постоянно посещавшим дом Аргосо, стал господин Уорти. В своем завещании Эухенио щедро обеспечил Элену, оставил деньги и документы для выкупа двух оставшихся в рабстве племянников Кириаки и их жен. К ужасу Мигеля и Элены, полковник ничего не оставил Ане. Теперь Мигель единолично владел гасиендой Лос-Хемелос. По документам выходило, что родная мать была его наемным управляющим.
С того ночного разговора с Андресом о судьбе рабов в Дос-Хемелосе Мигель много думал о них, но так ничего и не предпринял. Да и друг больше не касался этой темы. Его отец продал ферму вместе с рабочими — нет, не освободил их, скорее, освободил от них себя. Мигель ожидал, что своей последней волей дед отпустит всех прикрепленных к Лос-Хемелосу людей такие завещания нередко оставляли колонисты с нечистой совестью, — но и рабах не было ни слова.
Гремел гром, сверкали молнии, дождь барабанил по крышам домин. Мигель не спал — он готовился к первому серьезному решению в жизни. Сердце сжималось от боли: дед на правильный шаг не решился, и теперь ему самому придется исправлять положение. Он чувствовал, что поступает благородно, милосердно и щедро. С утра, когда гроза унеслась, оставив небо ослепительно-чистым, он отправился в контору господина Уорти на втором этаже нового здания через улицу от доков и складов. Поверенный Уорти и оба его партнера занимали отдельные кабинеты с окнами на гавань, а клерки и секретари сидели друг напротив друга за столами, вытянувшимися по всей длине выходившего на боковую улицу коридора.
После необходимого обмена любезностями Мигель откашлялся, чтобы голос звучал решительнее:
— Я был бы вам признателен, господин Уорти, если бы вы начали составлять бумаги, необходимые для освобождения рабов на гасиенде Лос-Хемелос.
Господин Уорти с мрачным видом кивнул.
— Понимаю, — промолвил он, крутанулся в кресле и устремил взор на гавань.
Мигель проследил за его взглядом. Бухту заполонили торговые суда, желто-красные флаги трепетали на фоне лазурного неба. Господин Уорти посмотрел на Мигеля:
— Прошу прощения, молодой человек, ваше желание достойно одобрения, но не может быть исполнено.
— Почему нет? — спросил Мигель таким тоном, что сам себе показался обиженным ребенком.
— Потому что в завещании дона Эухенио ясно сказано, что, пока вам не исполнится двадцать пять лет, важные решения, касающиеся финансовых дел, находятся в ведении специально созданного фонда. Помните, я разъяснял вам это положение, когда зачитывал последнюю волю полковника?
— Я тогда мало что понимал, — пробормотал Мигель. — Не расскажете об условиях еще раз?
— Конечно. — Уорти прошел к стоявшему у стены шкафу с выдвижными ящиками и принялся просматривать его содержимое, пока не отыскал толстую коричневую папку, перевязанную красной лентой. — Вот они, — сказал он, раскладывая перед юношей документы на пергаментной бумаге, с печатями, подписями, прошитые и скрепленные тесемками. Мигелю они показались пугающе официальными. — Мы с двумя партнерами руководим работой фонда, пока вы не достигнете необходимого возраста. Тут определяющие условия документы. Узнаете подпись дона Эухенио? Здесь и здесь. И на этих бумагах тоже — все должным образом заверено и нотариально засвидетельствовано. Это сертификаты на владение собственностью, которой мы управляем от вашего имени. Этот — на ценные бумаги, здесь перечислены принадлежащие вам пристани и складские помещения; это договоры с арендаторами, документы на дом в Сан-Хуане и гасиенду Лос-Хемелос. Можете изучить их в любое время, ознакомиться с положением дел и имуществом. Вот полный список предметов мебели и драгоценностей, которые, согласно воле ваших бабушки и дедушки, являются вещами фамильными и не могут быть проданы или подарены до достижения вами совершеннолетия, если такая необходимость возникнет. Насколько мне известно, полковник и донья Леонора надеялись, что этого не произойдет и вещи останутся в семье навсегда. Это квитанция на банковскую ячейку с драгоценностями вашей бабушки. Ключ вам вручат на двадцатипятилетние.
Мигель почувствовал облегчение, когда господин Уорти закончил объяснения. Он не сомневался, что отличать одну бумагу от другой научится еще не скоро. Но оказывается, поверенный собирался продолжить. Он вытащил другие пергаменты из-под толстой коричневой папки.
— Вот родословные ваших лошадей и наконец… — он достал пачку документов из конверта и веером разложил их на столе, — самые последние расчетные графики по гасиенде Лос-Хемелос, из которых следует, что, вопреки ожиданиям и трудностям, дела на плантации идут вполне успешно.
Мигель уставился на бумаги непонимающим взглядом, сознавая, что должен наконец что-то сказать:
— Выглядят очень… сложно.
Уорти сложил документы в аккуратную стопку:
— Освобождение рабов сейчас подорвет состояние вашей матери и гасиенды. Должно быть, тот факт, что у вас нет права самостоятельно управлять делами, разочаровал вас, но, видите ли, дон Эухенио считал, вам необходимо набраться опыта, прежде чем принимать решения, которые могут отразиться на вашем финансовом благополучии.
