Наступило время торжества, и возле трона выстроились командиры тачаков и некоторые из наиболее храбрых воинов, многие из которых были со своими женщинами. Рядом со мной стояла Элизабет Кардуэл, одетая не так, как тачакская кейджера, хотя и была в ошейнике, а в короткую тунику свободной женщины-кочевницы. Таким же образом была одета и стоящая слева от Гарольда Херена: она была единственной из девушек народов фургонов, не получившей в этот день освобождения от рабства. Лишь она продолжала оставаться невольницей и останется ею до тех пор, пока освободить её не пожелает её хозяин Гарольд.
– Мне больше нравится видеть её в ошейнике, – однажды заметил он, наблюдая как она по его приказу готовит пищу для нас с Камчаком и стоящих рядом на коленях Африз и Элизабет, или Веллы, как я иногда её называл. Однако тон, которым он это сказал, наводил на мысль о том, что гордая Херена сама вовсе не прочь оставаться его рабыней! Одного за другим к трону Камчака подводили ещё недавно могущественных людей Тарии, закованных теперь в цепи и одетых в короткие туники рабов.
– Ваше имущество и женщины принадлежат теперь мне, – обратился к ним Камчак. – Значит, кто является хозяином Тарии?
– Камчак, – отвечал по очереди каждый из пленников.
– Пала Тария? – спросил Камчак.
– Пала, – отвечали они, низко опустив голову. К трону Камчака подвели Фаниуса Турмуса и Камраса и поставили их перед ним на колени.
Камчак жестом указал на груду сокровищ, сложенных у его трона.
– Кому принадлежат богатства Тарии? – обратился он к пленникам.
– Камчаку, – ответили те.
Камчак запустил руку в волосы стоящей рядом с ним Африз и повернул девушку к себе лицом.
– А кому принадлежат женщины Тарии? – спросил он.
– Камчаку, – ответили пленники. – А кто, – рассмеялся Камчак, – убар Тарии?
– Тачак Камчак, – в один голос ответили пленники. – Принесите сюда Домашний Камень Тарии, – распорядился Камчак, и к его ногам тут же поднесли овальный гладкий камень с выбитой на нем начальной буквой названия города.
Он поднял камень над головой и прочел суеверный страх в глазах стоящих перед ним на коленях людей. Но он не расколол камень об пол. Он поднялся с трона и вложил камень в скованные цепями руки Фаниуса Турмуса.
– Тария жива, убар, – величаво произнес он. На глаза Фаниуса Турмуса навернулись слезы, он крепко прижал камень к груди.
– Утром, – сообщил Камчак, – мы возвращаемся к своим фургонам.
– Вы сохраните Тарии жизнь, господин? – не веря своим глазам, спросила Африз, знавшая, насколько ненавидит Камчак её родной город.
– Да, – ответил Камчак. – Тария будет жить.
Девушка была в недоумении.
Я и сам был озадачен, но не решался спрашивать.
Прежде я предполагал, что Камчак разобьет Домашний Камень, похоронив образ города в сердцах людей, а Тарию предаст огню. И лишь сейчас, на прощальном пиру во дворце Фаниуса Турмуса, я осознал, что он дарует городу жизнь, оставляет ему сердце и свободу. Я только теперь понял, что тарианцы смогут вернуться в свой город и стены его не будут разрушены.
Подобный акт со стороны завоевателя – тачака! – казался мне более чем странным.
Заставляла ли Камчака действовать так его вера в необходимость иметь общего для народов фургонов неприятеля, или тому была ещё одна, возможно более важная, причина?
Внезапно у дверей раздался какой-то шум и в зал вошли трое кочевников в сопровождении целой свиты воинов.
Это были Конрад, убар кассаров, Хакимба, убар катайев, а третьим, судя по одеянию, – представитель паравачей; этого человека я не знал, но догадывался, что он, очевидно, их новый убар. Среди сопровождавших их воинов я узнал кассара Альбрехта, а за его спиной с удивлением увидел одетую в короткое одеяние свободной женщины Тенчику, держащую в руке обернутый белым полотном сверток.
Конрад, Хакимба и глава паравачей подошли к трону Камчака, но никто из них, являясь убарами своих народов, не преклонил перед ним колени.
– Нами были получены предзнаменования! – без предисловий начал Конрад.
– Они были внимательно изучены толкователями, – подхватил Хакимба.
– Впервые за последние сотни лет, – вступил в разговор паравачи. – у нас появился Высокий Убар, Единый Убар народов фургонов!
Камчак поднялся с трона и, скинув со своих плеч мантию тарианского убара, остался в обычном одеянии тачака.
Трое убаров одновременно простерли к нему руки.
– Высоким Убаром объявлен Камчак! – в один голос оповестили они.
По всему залу прошел гул возбужденных голосов.
– Камчак – Единый Убар народов фургонов! – воодушевленно кричали присутствующие.
Камчак поднял руку, призывая к тишине.
– Каждый из вас, – начал он, – катайев, кассаров, паравачей – имеет своих собственных босков и свои фургоны. Вы ведете раздольную жизнь, за исключением дней войны, когда вы объединяетесь против общего неприятеля, и тогда никто не может выстоять против народов фургонов. Мы можем жить порознь, но каждое из наших племен входит в состав народов фургонов, и то, что разделяет нас, гораздо меньше, чем то, что нас объединяет: каждый из нас знает, что нельзя напрасно убить боска и что следует быть гордым и храбрым и ценой своей жизни защищать своих женщин и свои фургоны. Мы знаем, что нужно быть сильным и свободным, а что может сделать нас более сильными, чем наше объединение? Объединимся же и станем сильными и свободными! Да будет так!
Трое пришедших к Камчаку людей и сам убар тачаков протянули друг к другу руки и соединили их вместе.
– Да будет так! – в один голос заявили они – Да будет так навечно!
Они расступились и пропустили Камчака вперед, выстроившись у него за спиной.
– Да здравствует Камчак! – воскликнули они. – Да здравствует Высокий Убар!
– Да здравствует Единый Убар народов фургонов! – пронеслось по залу.
Только поздно вечером все дела этого дня были решены и тронный зал опустел.
С Камчаком остались лишь несколько тачакских командиров и наиболее заслуженных воинов, мы с Гарольдом и Африз с Хереной и Элизабет.
Ушли и Альбрехт с Тенчикой и Дина. Интересный разговор произошел между девушками, прежде чем они покинули зал.
Тенчика подошла к Дине.
– На тебе уже нет ошейника, – заметила Дина.
Тенчика застенчиво опустила глаза.
– Да, – сказала она, – я свободна.
– Теперь ты вернешься в Тарию? – спросила Дина.
– Нет, – улыбаясь, ответила Тенчика. – Я остаюсь с Альбрехтом и фургонами.
