конечно же, ни один из этих доводов в изолированном виде не был бы возможен и серьёзно воспринят ни в одной из клинических дисциплин для проведения границы между нормой и патологией. Другие же проигнорированные критерии — обезличивание партнёрских отношений, стереотипизация поведения с нарастанием его аддиктивности и т. п., выявляющиеся в значительном числе наблюдений, явно свидетельствуют в пользу возможности аномальных форм гомосексуального поведения, которое может сближаться с феноменом парафилий”.
С точки зрения судебного медика, исключение однополого влечения из перечня парафилий несправедливо и нелогично. Говоря “о связи гомосексуализма с другими парафилиями”, Ткаченко стирает грань между ними, что, однако, вызывает серьёзные возражения у сексолога. Есть правило, сформулированное ещё Казимежем Имелинским (1986): “Каждая перверсия является разновидностью сексуальной инверсии, но не каждая инверсия является сексуальной перверсией” (парафилией. — М. Б.).
Казалось бы, всё ясно: “ядерная” гомосексуальность — патология, поскольку её вызывают сбои в половой дифференциации головного мозга. Но, вместе с тем, примеры Андрея “Рембо” и Кирилла убеждают в том, что сама по себе инверсия болезнью не является и что она не всегда сопровождается развитием невроза.
Хотя суровый приговор Ткаченко, вынесенный гомосексуальности, справедлив лишь отчасти, ему не откажешь в логике. Большинство геев, считающих себя абсолютно нормальными и здоровыми, испытывают непреодолимую тягу к реализации стереотипного обезличенного и часто анонимного полового акта, причём аддиктивность их поведения со временем прогрессирует. Этот факт позволяет отнести к числу больных не только эго–дистонических гомосексуалов, отвергающих собственную инверсию, но и многих из тех, кто её приемлет. Ткаченко прав: эго–синтонический характер инверсии — отнюдь не гарантия психологического благополучия; он отнюдь не исключает наличия невротического развития, незрелости половой психологии, пристрастия к обезличенному анонимному сексу.
Клинический опыт практического сексолога подтверждает верность выводов А. Ткаченко. Доказательством этому служат приведенные ранее истории болезни, письма, публикации в Интернете, исповедь Дмитрия Лычёва. Об этом же свидетельствуют результаты классического исследования Алана Белла и Мартина Вейнберга (Bell A., Weinberg M. G., 1978). По их данным, к эго–синтонической группе можно отнести лишь 10% гомосексуалов, соблюдающих верность в партнёрских отношениях и психологически адаптированных. 15% “функциональных” геев (по классификации авторов) чураются постоянных связей и имеют массу партнёров. В то же время они не считают себя обременёнными какими–либо психосексуальными проблемами. 18% геев, поддерживая связь с постоянным любовником, изменяют ему при первой же возможности. 12% отнесены авторами к “дисфункциональным” гомосексуалам; им свойственны высокая половая активность, множество партнёров и наличие многочисленных сексуальных проблем. Наконец, 16% выделены в группу “асексуальных” геев. Они стараются уклоняться от однополых связей, предпочитая им гетеросексуальные; именно они, больше чем все остальные, склонны к суицидам. 29% геев авторы не смогли причислить ни к одной из выделенных ими групп. Между тем, неуёмное пристрастие большинства из них к промискуитету, заставляет подозревать их в невротическом развитии.
Итак, по Беллу и Вейнбергу, лишь у 10% гомосексуалов отмечается эго–синтонический характер инверсии. По меньшей мере, 28% геев страдают её эго–дистонической формой (этот клинический термин был в своё время предложен З. Фрейдом), осуждая и отвергая собственную гомосексуальность. Очевидно, что тех, кто, не осознавая этого, отягощены интернализованной гомофобией и страдают связанными с ней невротическими расстройствами, гораздо больше, чем гомосексуалов с явной эго–дистонической формой инверсии.
Как ни странно, определить болезнетворность гомосексуальности полнее всего позволяет формула, предложенная самым нынче не цитируемым в России автором — Карлом Марксом: “Что есть болезнь, как не стеснённая в своей свободе жизнь?” Гомосексуальность — болезнь в той мере, в какой она ограничивает в своей свободе половую, социальную и биологическую жизнь человека, препятствуя его всесторонней самореализации и духовному совершенствованию, вызывая фрустрации и невротические расстройства, порой даже толкая его на преступления.
Клинические наблюдения свидетельствуют о том, что если человек способен к подлинному альтруистическому партнёрству, к прочным и гармоничным отношениям в однополой связи, если он не увяз в промискуитете, в обезличенном и в групповом сексе, то он не болен и не нуждается в лечении. Если же гомосексуальность сопряжена с непрерывной сменой анонимных связей, с деперсонализацией каждого очередного партнёра, выступающего в качестве придатка к собственному члену, рту или анусу, то речь идёт о невротическом развитии, блокирующем способность человека любить. Необходимость психотерапевтической коррекции в подобных случаях очевидна.
Лечение неврозов, спаянных с инверсией, тем сложнее, чем острее гомосексуальная тревога и чем упорнее невротическое сопротивление пациента. Этим термином называют стремление не допустить обратно в сознание вытесненные из него переживания, лежащие в основе невроза. Искусство сексолога отчасти сводится к способности преодолеть невротическое сопротивление пациента. Важно помнить, что если даже гомосексуальность приближается в своей динамике к парафилии, в том числе угрожающей совершением уголовно наказуемых деяний (например, в рамках педофилии или садизма), то речь идёт не о фатуме, не об окончательном приговоре, вынесенном судьбой, а о патологии, которую можно вылечить своевременно проведенной терапией.
Всё это — медицинские проблемы гомосексуальности. Если отдать их решение на откуп психологам и культурологам, то геям станет жить ещё труднее.
Беседа с глазу на глаз с благожелательно настроенным врачом–сексологом необходима и мужчинам, и женщинам со всеми видами инверсий, и в первую очередь — с гомосексуальностью. Психотерапевтическая коррекция, проведенная Андрею “Рембо”, мало напоминала лечение. Он и не был болен, хотя, как выяснилось, юноша завидовал способности бисексуалов к гетеросексуальным связям. Нетрудно заметить, что расширение диапазона сексуальной активности помогло пациенту избежать невротических срывов, угрожавших ему впоследствии (так, по крайней мере, уверял он сам). Наделяя Андрея “Рембо” или Кирилла способностью вступать в гетеросексуальную близость, врач не столько лечил своих пациентов, сколько помогал им адаптироваться к условиям жизни в гетеросексуальном обществе.
Нуждается ли во врачебной помощи Ч.? Разумеется. Уже много лет он получает амбулаторное лечение; его не раз госпитализировали в психиатрический стационар. Только, конечно же, там лечат не его гомосексуальность, а психическое заболевание, в структуре которого она приняла столь причудливые формы. Маниакальное шастанье Ч. по городу, горячечное “обалтывание” всё новых и новых партнёров “для одноразового использования” объясняются его психопатоподобным синдромом в рамках шизофрении. Временами у него развивается бред. Попав в поле зрения Крафт–Эбинга, Ч. стал бы “доказательством” правоты ошибочного учения, согласно которому гомосексуальная активность приводит к развитию шизофрении.
В помощи врача нуждался и А. К., бисексуальный молодой человек из Новосибирска, написавший анонимное письмо и так и не решившийся встретиться с сексологом лично. Между тем, врач помог бы ему избавиться от навязчивых страхов и усилить столь желанный для него гетеросексуальный потенциал.
Напомним, что конверсия, то есть смена половой ориентации у гомосексуальных пациентов — отнюдь не относится к числу основных забот лечащего врача. Порой он преследует, казалось бы, и вовсе шокирующую цель — укрепление их гомосексуальных тенденций. Подобное уместно в
