облизывает моё лицо, и постепенно начал приходить в себя. Моя левая штанина была пропитана засохшей кровью, так что я предполагаю, что один из кусочков кости проткнул мою кожу.
Я попытался встать, но не смог. Моя больная нога не выдерживала никакого веса, и от боли я чуть не потерял сознание. Я попытался ползти, но я не мог перенести вес на колено, поэтому я начал подтягиваться на животе к крошечному пятну света, которое, как я знал, было входом в пещеру. Свет был далеко не таким ярким, каким должен был быть. Сначала я подумал, что у меня что-то не так с глазами, но когда я добрался до входа, то понял, что произошло.
Пока я пребывал без сознания или спал, профессор Дайер и люди из Южного лагеря прилетели на пятом самолёте и обнаружили всю эту смерть и разрушения вокруг научной палатки. Дайер, должно быть, прямо тогда решил запечатать вход в пещеру на случай, если там остался кто-нибудь из тех монстров, что проснулись. Он сделал это самым быстрым и надёжным способом, что пришёл ему в голову, свалив все тяжёлые буровые установки, запасные части и отрезки труб в дыру, одну за другой.
Я долго кричал, но это было бесполезно. В то время сквозь проход всё ещё просачивалось немного света. Позже маленькое отверстие, через которое проникал дневной свет, завалило снегом, и в пещере стало совсем темно. Прежде чем это произошло, я нашёл электрический фонарик, который один из аспирантов, должно быть, оставил прямо у входа.
Я знаю, о чём вы думаете. Почему Сержант своим лаем не предупредил Дайера о том, что в пещере кто-то есть? Я не могу этого объяснить, потому что был без сознания. Если хотите знать моё предположение, пёс действительно залаял, но он не отходил от меня, а Дайер и остальные были слишком напуганы тем, что может выбраться из пещеры, чтобы спуститься и посмотреть.
Может быть, они услышали лай Сержанта и решили не идти за ним, потому что он был всего лишь собакой. Я не могу сказать, что я слишком сильно виню их, учитывая то, что они, должно быть, нашли в лагере. Эти монстры были ужасно сильны и жёстки, как сапожная кожа, и их было просто слишком много. Они застали нас врасплох, но даже если бы мы были готовы, они всё равно бы победили нас.
У нас не было другого оружия, кроме топоров. Я думаю, может быть, у профессора Лейка имелся револьвер, хранившийся в рюкзаке, я его никогда не видел, но один из выпускников как-то пошутил на эту тему, когда мы были на судне, что Лейк пристрелит нас, если мы не будем выполнять его приказы. Оружие всё равно ничего бы не изменило — пули не могли повредить этим тварям.
6
Батарейка в фонарике прослужила дольше, чем я предполагал, учитывая, что с самого начала она была разряжена наполовину. Я держал его выключенным так долго, сколько мог просидеть без света. Темнота была такой густой, что мне казалось, будто я плыву или тону в ней. Моё сердце заколотилось, я весь вспотел и в то же время задрожал. Когда мне показалось, что я не могу дышать, я снова включил фонарик на несколько минут. Я продолжал делать это в течение долгого времени, как мне показалось — во всяком случае, часов.
Сержант всегда был рядом, тихо сидел и наблюдал за мной, навострив уши. Темнота его совсем не беспокоила. Может быть, он мог слышать эхо от каменных колонн, или, может быть, он мог чувствовать запах земли достаточно хорошо, чтобы ему не нужно было видеть.
Он даже не заскулил, хотя я этого и не ожидал. Он никогда не был такой собакой, чтобы показывать слабость. В конце концов кровь засохла на его правом боку. В свете факела его шерсть превратилась из блестяще-красной в тускло-коричневую. Имейте в виду, что сам фонарик к тому времени уже тускнел. Когда он, наконец, перестал включаться, независимо от того, как сильно я его тряс или стучал им по стене, я просто сел, прислушиваясь к своему сердцебиению и ровному тяжёлому дыханию пса.
В пещере было не очень холодно. Должно быть, откуда-то из глубины поднималось тепло через какую-то трубу или трещину. Я никогда не пытался найти эту трещину в темноте, это было бы самоубийством, а у меня и в мыслях не было убивать себя. Моя нога была сломана настолько сильно, что я, вероятно, всё равно не смог бы отползти очень далеко.
Вонь от этой мертвечины стала настолько сильной, что я скорчился и откатился на дюжину ярдов или около того от монстра, затем приподнялся и сел, прислонившись спиной к колонне. Пёс последовал за мной. Казалось, он не возражал против вони, теперь, когда тварь умерла. Должно быть, Сержант испытывал жажду — последний раз собак поили примерно за шесть часов до нападения. Нельзя было оставлять воду на открытом воздухе в загоне, потому что она замёрзла бы через десять минут или около того. Лёд нужно было растопить на плите, чтобы собаки могли пить.
Мы с Сержантом долго сидели в темноте. Боль в ноге усилилась, но я старался не обращать на неё внимания. Нет смысла размышлять об этом. Я нашёл блокнот и карандаш во внутреннем кармане своего пальто, когда обыскивал его в надежде, что тот, кто им владел, оставил там немного вяленой говядины или бисквита. Я открыл блокнот и провёл пальцами по страницам. Только на первой я нащупал какие-то записи, поэтому я вырвал её и начал писать то, что вы читаете. Почему бы и нет? Что ещё мне оставалось делать?
Писать в темноте не так сложно, как вы могли бы подумать. Всё, что требуется, — это чтобы строки были красивыми и ровными, и ещё надо следить за тем, чтобы карандаш не соскальзывал с края страницы. Мой складной нож, который я всегда носил в кармане брюк, сохранял карандаш острым. Это был способ потратить немного времени.
Кто знает? Может быть, когда-нибудь другая экспедиция откроет вход в эту пещеру и найдёт меня и собаку. Наверняка они заинтересуются тем, что случилось со всеми нами. Может быть, профессор Дайер возглавит и следующую экспедицию. Нет, если кто-нибудь спасёт меня, я ни за что не вернусь снова в эту адскую, богом забытую ледяную пустыню. Но, похоже, этого не произойдёт.
Я слышу, как Сержант стоит возле мёртвого монстра, обнюхивает его и ковыряется в
