пленника.
— Принужден буду взять под самоличную охрану и защиту. Он мне теперь в качестве ферзя в очень интересной шахматной партии с господами социалистами послужит. Надеюсь довести ее до благополучного окончания. С пользой для Отечества.
— Экие у вас пафосные замыслы с утра пораньше. А мне бы сейчас без потерь с перевала сверзнуться. Черт бы побрал этот туман проклятый! Что он там про озеро рассказывал?
Неожиданно с ясного неба, еще не скрытого туманом, раздался оглушительный не то рев, не то грохот. Прочерчивая наискось сверху вниз северную его сторону, неслось ослепительное огненное тело, оставляя за собой светящийся дымный след. Задрав головы, все в оцепенении замерли, и лишь Никита, едва только увидел проносящееся по небу огненное тело, похожее на пылающее бревно, сразу уверовал, что это и есть так пугавшее его с раннего детства явление антихриста, упал на колени и, не поднимая больше головы, путая слова, то и дело сбиваясь и всхлипывая, читал молитву и торопливо крестился. Непонятное людям явление скрылось за северным отрогом хребта, а минуту-другую спустя горячий вихрь, сметая клочья тумана стеной стремительно накатывающейся пыли и мелких камней, сбивая с ног людей, ослепив испуганно заметавшихся лошадей, пронесся вдоль склона хребта и, отброшенный отвесной стеной гор, замыкавших с запада узкое плоскогорье, на котором остановился на ночлег отряд, как-то разом стих. Клубы желтоватой пыли медленно оседали, постепенно открывая едва различимый, словно сквозь грязное стекло, горизонт. А погодя, через какое-то никем так и не отмеченное время, в той стороне, где скрылось из глаз непонятное явление, небо полыхнуло ослепительным сполохом. Земля под ногами покачнулась, дрогнули очертания вершин сначала дальних, а потом и ближних гольцов, вода в озере вдруг стала быстро отступать от берегов, словно сливалась в какую-то огромную воронку. С крутых склонов покатились камни.
— Держать коней! — срывая голос, закричал подъесаул.
Казаки бросились ловить сначала сбившихся в испуганную кучу, а потом внезапно помчавшихся по самому краю обрыва лошадей. Земля снова, на этот раз гораздо сильнее, качнулась под ногами. Взрывающийся грохот падающих, катящихся, сползающих со склонов гор камней, заглушил крики людей и ржание лошадей. Клубы густой пыли огромной накатывающейся на плоскогорье осыпи превратили раннее утро в непроглядный сумрак, сквозь который долго не могли пробиться лучи все выше всползающего над замутившимся горизонтом солнца. Послышался чей-то долгий болезненный стон, наступила тишина. И была она для немногих оставшихся в живых едва ли не страшнее недавнего грохота камней и гула качавшейся под ногами земли…
Многие наблюдатели и последующие исследователи отмечали, что падение Тунгусского метеорита вызвало в Восточной Сибири землетрясения, одно из которых, особенно сильное, случилось в районе мощного тектонического разлома в среднем течении Витима, на южном склоне Северо-Муйского хребта. Ученые потом оценили его силу не меньше одиннадцати баллов. Считалось, что непосредственных свидетелей этих мощных толчков не было. Эвенки и орочоны, коренные обитатели этих мест, гонимые неведомым предчувствием и страхом, заранее откочевали из этого района и лишь несколько лет спустя, снова оказавшись в этих местах, заметили резко изменившийся рисунок памятного им рельефа. С их слов записано, что «однако, совсем другие горы стали». После чего они снова откочевали на восток, в места столь же таинственные и в то время еще совсем неисследованные.
* * *
С трудом выкарабкиваясь из тяжелого беспамятства, Василий попытался открыть глаза. Удалось не сразу. Даже малейшее движение век вызвало резкую головную боль и тошноту, отозвавшуюся внутри болезненным спазмом. Едва удержавшись от рвотного позыва и сдержав невольный стон, он по частям, словно вспоминая, стал возвращать в сознание ощущение остального тела, которое поначалу заслоняла обжигающая боль в левом предплечье.
«Значит, ранен, не убит», — сформировалась наконец первая мысль. Вслед за нею стали складываться другие: «Почему не убили? Бросили или держат под прицелом? Дать знать, что живой или продолжать лежать, как лежу? Если только ранили, почему не могу пошевелить ни рукой, ни ногой?»
Скоро короткими вспышками стали прорываться сквозь отступающую боль непонятные звуки — не то гул мотора, не то хриплый кашляющий смех, не то вой и свист, разрываемый стремительным движением воздуха.
«Упаковали сволочи!» — догадался, пытаясь пошевелить сначала руками, потом ногами. Чуть шевельнулись только пальцы на правой руке.
«Мертвого не стали бы связывать, — промелькнуло успокаивающее соображение, тут же подкрепленное следующим: — Если бы серьезно ранили, тоже бы не стали. Открывать глаза или нет? А если следят? Может, лучше оставаться убитым?»
«В случае, если влипните, не спешите выдавать противнику свое состояние, — вспомнилось наставление старлея. — Пусть думает, что вы намного слабее, чем есть на самом деле». Да вот только вопрос, каков же он сейчас на самом деле?
«Кажется, начинаю маленько соображать, — попытался обобщить сменяющие друг друга вопросы. — Значит, все-таки живой…»
И вдруг новой полыхнувшей болью обожгло воспоминание: «Любаша!»
Забыв про осторожность, чуть повернул голову и сначала долго не мог понять, что загораживает пространство, которое должен был разглядеть с трудом приоткрывшийся глаз. Наконец догадался — лежит на рифленом подрагивающем полу, а перед самым лицом грудой свалены туго набитые рюкзаки. Чтобы разглядеть, что за ними, надо приподнять голову выше или даже сесть. Вот только хватит ли на это сил?
Постепенно разобрался в звуках. Все знакомо до мелочей, не раз и не два приходилось слышать: вертолет еще на земле, готовится к взлету, но винт пока еще запущен на холостой, заканчивается спешная погрузка. Передвигают в конец салона что-то тяжелое, громко переговариваются.
— Загружаемся, как на Северный полюс, — раздался совсем близко незнакомый начальственный голос. — Зимовать, что ль, собрались?
— Идешь в тайгу на день, бери припас на неделю.
Скрипучий голос Шабалина он узнал сразу.
— А если на неделю, то набирай на месяц? — насмешливо поинтересовался начальственный голос.
— Вроде того. Тайга дураков не уважает. Еще неизвестно, как карта ляжет.
— Хорошо ляжет, батец. Все тузы в загашнике. И дама бубновая в прикупе.
Этот голос он тоже узнал. Артист в своем репертуаре, заражает оптимизмом не столько окружающих, сколько самого себя. Нахален, как росомаха, но трусоват. «Что не всегда хорошо — от трусости может на рожон полезть. Прошлый раз даже за ствол схватился. Со страху мог и пальнуть. Ситуевина, кажется, проясняется. Готовятся к вылету и
