перевал Случайным.
— Какая же это случайность? Мы его искали и нашли.
— Могли не найти.
Вынырнувший из темноты Никита осторожно дотронулся до рукава Ильина.
— Спит, — прошептал он.
— Кто? — не сразу понял Ильин.
— Этот. Антихрист.
— А чего ты шепчешь?
— Спужался.
— Экий ты стал боязливый, — усмехнулся ротмистр. — Вроде неробкого десятка, а дрожишь, как заяц. Обмылка этого, что ли, струсил? Ему до Антихриста, как мне до Господа Бога. Он сейчас самого себя боится. Со страху к тебе за подмогой прибежал. Как считаешь, стоит ему помогать?
— Ему нечистый поможет. Вона, ни одной звездочки не видать. Все разом сгасли.
Ротмистр и Ильин посмотрели на небо. Еще недавно полное звезд, оно оказалось задернутым сплошной серой пеленой, стершей все его видимое пространство.
— Объясняйте, Ильин. Только не говорите, что это обычное для этих мест явление. Наверняка изучали астрономию, атмосферу, еще там что-то. Что, в конце концов, здесь происходит?
— Теряюсь в догадках. Вернее, никаких догадок. Ничего подобного не должно… Черт знает что. С вашего разрешения запишу в свой дневник. Подскажите время.
— Примерно полночь. Или около того.
— Бабка Анисья сказывала, когда Антихрист явится, люди вокруг себя ничего видеть не будут. Побредут сослепу на общую погибель, — снова встрял в разговор Никита.
— Давненько уже бредут, — не сразу отозвался ротмистр. — А сейчас даже бегом норовят.
— Иди-ка ты спать, — строго сказал Ильин Никите и слегка подтолкнул его в направлении костра. — Нам завтра с тобой чуть свет вон на ту вершинку прогуляться надобно. Определимся, чтобы все вокруг хорошенько разглядеть, а не слепыми, как ты говоришь, дальше продвигаться.
Сослепу действительно не туда забредешь, — обратился он к ротмистру, когда Никита отошел и растворился в сгущающейся тьме.
— Плохо только, что мы сами глаза закрываем.
— О чем вы?
— Так. Размышления. Не боитесь?
— Чего?
— Грядущего Антихриста.
— Вот уж кого не боюсь совершенно. А вот что в природе что-то затевается, это действительно…
— Не знаю, как вы, Ильин, а я баиньки. — Прикрыв рот ладонью, ротмистр притворно зевнул и пошел к палатке.
Ильин вернулся к костру и, присев на камень, стал что-то записывать в походной тетради.
Краешек тусклого солнца, показавшийся из-за дальнего отрога хребта, едва пробился тревожным багровым светом сквозь рваные клочья тумана, наползавшего снизу из долины. Поеживаясь от нешуточной утренней прохлады и пронизывающей сырости, Иван Рудых разворошил угли почти погасшего костра, подбросил на них несколько корявых сучьев засохшего стланика, неодобрительно покосился на задремавшего неподалеку от спящего Зельдовича часового и замер, разглядев на вершине огромного камня неподвижную фигуру уставившегося на небо орочона. Покрутил то ли неодобрительно, то ли удивленно головой и направился было к озеру, но на полпути передумал, вернулся, с трудом забрался по крутой боковине скального обломка к молящемуся, как ему подумалось, проводнику. Сел рядом с орочоном и, как тот, тоже стал смотреть на небо.
— Беду какую дожидаешь? — спросил он, выждав почти минутную паузу.
— Зачем дожидаешь? Сама придет.
— Знак какой был? Или чуешь?
— Ты, однако, тоже чуешь.
— Я-то? Если бы у меня такая чуялка была, я бы уже в сотниках ходил. По правде сказать, муторно чегой-то на душе. Перед боем так-то было, когда черкесы половину сотни нашей порезали.
— Уходить надо.
— Уйдем.
— Скоро уходить надо.
— Чаю сварганим, коней заседлаем и двинем.
— Бога твоего проси, чтобы помогал.
— Берегись бед, пока их нет. Так, что ли?
— Уже есть, однако.
— Чего не помолиться, когда незнамо что творится. Может, мимо пронесет, как считаешь?
— Зверь ушел, птица ушел, никто живой кругом не остался. Верхний мир говорит — подыхать будем.
— Ну, подыхать погодим. Где наша не пропадала. Может, еще отмахаемся. Ладноть, пора казачков подымать.
Хорунжий выпрямился во весь свой немалый рост и зычно гаркнул, разрушая мертвую окрестную тишину: — Продирай глаза, служивые! Долго спать — счастья не видать. От пересыпу даже кони не скоком, а боком. И без того припозднились, солнышко через третий порог пробирается.
Казаки зашевелились, поднимаясь. Разбредались каждый к своему привычному делу.
Подъесаул, выйдя из палатки, хмуро оглядел временный стан отряда, озеро, уже полускрытое наползавшим туманом, вершины дальних заснеженных гольцов, из-за которых выкатывался красный шар не греющего солнца.
Мимо прошли возвращавшиеся с седловины перевала Ильин с Никитой. Никита тащил треногу теодолита, Ильин недовольно хмурился.
— Пустые хлопоты, — объяснил он вопросительно поглядевшему на него ротмистру. — Сплошной туман по долине. Зацепиться не за что.
— Как бы нам в этом тумане не завязнуть, — проворчал подъесаул. — В горах вслепую идти — беде на оборки наступать.
Как, хорунжий, может, переждем, пока не прояснеет? — спросил он подбежавшего Ивана Рудых.
— Оно бы и переждать… — нерешительно начал было тот, но вдруг словно спохватился: — Может, и прояснеет, а может, в самой середке завязнем. Казаки беспокоятся — ветра нет, а вода в озерке рябью идет, пузырится посередке, ровно закипеть норовит. Кони тоже беспокойство проявляют, сторожатся чего-то. Кондрат Трынков бает, ночью по северной стороне зарево, как от пожара, а потом сгасло разом, как и не было. И орочон наш, похоже, как не в себе — уходить гонит в немедленном порядке. Бог ихний вроде как сбежал отседа, никак себя давать знать не желает. Так что, ваше благородие, в незнамом месте никакая опаска лишней не будет. Глядишь, от беды убережемся.
— Пожалуй, — секунду-другую помедлив, согласился подъесаул. — От врага защита — ум да смелость, а от неведомо чего лишний раз и остеречься не помешает. Сворачиваемся, уходим! Полчаса на сборы!
Иван, отойдя в сторону, оглушительно засвистал, описав правой рукой круг, показывающий казакам на спешные сборы. Казаки засуетились. Часть побежала заседлывать коней, остальные, кто затягивал ремнями переметные сумы, кто спешно приводил себя в порядок. Проснувшийся Зельдович с трудом поднялся на ноги, болезненно морщась, оглядывался вокруг и, похоже, никак не мог понять, где он и что вокруг происходит.
— Что с этим делать? — спросил подъесаул ротмистра, поглядев в сторону добровольного
