каменеет он не от боли, а от слов чужеземца. Я вижу, как на старосту в тревоге оборачивается его старший сын. Он тоже ранен: на лице разводы крови. Братьев рядом с ним не видно, и мне хочется кричать от ужаса и безысходности. Я снова молю богов, не желая верить, что они останутся глухи. Каждый раз, сжимая ритуальный кинжал, я обращаюсь к ним, они слышат меня, я знаю. Они не могут не услышать сейчас. Пусть он живет! Пусть он дышит!
Боги слышат и на этот раз, потому что в толпе происходит какое-то шевеление и вперед выходит один из хванов. Он идет прямо к вождю чужеземцев, и мое сердце замирает в груди, а потом начинает колотиться в ушах, потому что… он жив. Да только до женщин доходят переданные условия чужаков. Добровольная жертва за всех. Староста отправил своего младшего сына умереть за тех, кто сейчас стоит рядом со мной. За меня, за это еще нерожденное дитя. И мне хочется закричать от ужаса, но из горла вырывается только невнятный хрип, мир плывет перед глазами, и единственное, что еще держит меня здесь, – его лицо. Я молю, чтобы он поднял взгляд, но он смотрит прямо перед собой. Лишь когда к нему подходит человек в красных одеждах и что-то выкрикивает, схватив за плечо, он вскидывает голову и над площадью звенит его голос:
– К оружию!
Я вижу, как он выворачивается из-под руки чужеземца и успевает выхватить кинжал из сапога и даже ранить ближайшего к нему воина, но короткий меч пронзает ему плечо, и больше я ничего не вижу, потому что все принимаются разом двигаться и кричать. Чужеземцы вновь начинают убивать, и больше спасения ждать неоткуда. Я чувствую острую боль в спине и еще успеваю взмахнуть ритуальным кинжалом, уже понимая, что не причиню чужаку, появившемуся передо мной, особого вреда. Кинжал вспарывает кожу на его щеке, и я закрываю глаза, чтобы не видеть его оскаленного лица. Мир взрывается болью.
Я резко села на постели, и комната перед глазами сделала немыслимый кульбит. Желудок подскочил к горлу, и я едва успела скатиться с кровати и дотянуться до ночного горшка. В висках невыносимо пульсировало, пока меня выворачивало наизнанку. Ночная рубашка насквозь промокла от пота.
В покои вбежала встревоженная Добронега и, увидев меня, начала метаться по дому, греметь крышкой котла, горшками на полке, приговаривать, что я, видать, простыла под этим дождем, спрашивать, не съела ли я чего на торгах. А я смотрела в одну точку и понимала, что только что пережила последние часы жизни хванов. И видела его, совсем не похожего на себя теперешнего. И еще… я на несколько минут превратилась в ту, что была частью его жизни.
И только когда Добронега помогла мне натянуть свежую рубашку и забраться в постель, я поняла, что Альгидрас так и не успел узнать, что почти стал отцом. И я понятия не имела, что мне теперь делать.
Когда я пойму, что в затылок мне дышит смерть,
Когда я узнаю, что я – лишь песчинка, гонимая ветром,
Когда не останется сил, чтобы путь одолеть,
Пожалуйста, стань для меня тем, кто знает ответы.
Глава 18
Утро встретило меня головной болью и чувством разбитости. В первый момент я даже подумала, что Добронега оказалась права: я простыла после вчерашней прогулки под дождем. Только что-то мне подсказывало, что причина моего плохого самочувствия в другом. Ночью Добронега влила в меня успокаивающий отвар, которым пичкали Всемилу в «черные» дни, и перед тем, как меня утянуло в сонный дурман, я успела подумать, что нет худа без добра: отвар избавит меня от сновидений и – как следствие – от кошмаров. Потому что в последнее время у меня были все основания опасаться закрывать глаза. Предсказание сбылось лишь наполовину: я действительно не видела больше снов в эту ночь, однако отдыха тоже не получилось.
Проснувшись, я еще долго лежала, кутаясь в теплое одеяло, и смотрела на сучки в потолочных досках. Мысли, точно заколдованные, раз за разом возвращались к деревне хванов. Я совсем не знала этих людей: ни высокого седого старосту, который настолько не любил своего младшего сына, что даже посчитал возможным принести его в жертву, ни старого жреца, смерть которого причинила такую боль женщине, глазами которой я смотрела на происходящее. Да что говорить: я даже не могла с уверенностью сказать, что знала того Альгидраса, который стоял, глядя прямо перед собой, и понимал, что должен умереть. Господи, как же страшно быть обреченным, понимать, что умрешь, и не иметь возможности это изменить. Я вздохнула, снова почувствовав острую жалость к нему. Если бы только я могла сделать так, чтобы в его жизни не было того дня… И снова, снова в голове вертелась ненавистная мысль: а что, если это случилось, потому что я так написала?
Скользнув взглядом от одного сучка к другому, я подумала о том, что мои сны изменились. Последним управляемым сном, управляемым в том смысле, что он пришел по моему заказу, был сон… накануне того, как в меня влили отвар. Неужели отвар что-то сделал с моим мозгом? Травы – это не такая уж безобидная вещь. Буквально вчера на торгах я случайно услышала обрывок разговора двух девушек о том, что одна из них выпила отвар, чтобы «изгнать дитя». Если есть средства, способные спровоцировать выкидыш, то почему бы не быть травам с психотропным эффектом?
Я рывком села на кровати. Что именно я знала об этом проклятом отваре? Его давали Всемиле в моменты приступов, и он обладал успокаивающим действием. Но Всемила была больна. Я – нет, в моем видении ситуации. Мог ли отвар причинить мне вред? Физически я этого не ощущала. Наоборот, после него я просыпалась, как правило, отдохнувшей. Однако после первого же приема отвара мои сны изменились: я перестала видеть тех, о ком хотела узнать, но при этом начала видеть то, что не видела до этого. Например, кусочек прошлого Всемилы и Альгидраса. Я вдруг не просто увидела это, а еще и получила ответ на вопрос, как Всемила стала такой. Выходит, что мои странные способности не пропали, а изменились. А что, если отвар как-то связывает меня со Всемилой? Ведь по какой-то причине я стала видеть ее прошлое.
Мысли вновь сами собой вернулись к сегодняшнему сну. Я опустилась на подушки, глубоко вздохнула и попыталась посмотреть на это отстраненно. Все уже случилось. Я не могла изменить произошедшее, но могла использовать полученные знания.
Если думать просто о фактах: что нового я узнала? Как погибли хваны. Я некстати подумала о фильмах: ни одна кинолента не давала такого эффекта сопереживания, какой был в моем сне, потому что я на самом деле находилась в теле и разуме женщины, чьих близких убивали этой ночью. И я до сих пор не могла перестать вздрагивать, вспоминая фантомную боль в спине от клинка или копья, которым ее убили. А еще… мне было неловко даже думать об этом, потому что это было кощунством, но… то ли мой мозг так пытался справиться с пережитым, то ли я все-таки была слишком эгоистична, но я вновь и вновь возвращалась мыслями к образу этой женщины. Альгидрас сказал, что у него не было жены, что он просто вступил в обряд в пятнадцать лет. Но по всему выходит, что он соврал. Ведь эта женщина ждала от него ребенка. Я не могла ошибиться. Почему же он все время лжет? Перед моим взором снова появился он сам из сна: напряженный, невероятно хрупкий на фоне высокого человека в красной одежде. То, как он вскинул голову, перед тем как выкрикнуть свой призыв, его лицо, его движения, – все это было так непохоже на него теперешнего. В чем же именно отличие? С упорством истинного мазохиста я снова и снова воспроизводила в памяти
