Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 164
тогдашнего Политбюро, сам голосовал за принятие закона, разрешающего судить людей в десятидневный срок без их присутствия, без возможности обжалования приговора, а в случае вынесения высшей меры — расстреливать немедленно. Тогда, 1 декабря, Микоян и прочие были потрясены не только фактом убийства Кирова, но и реакцией Сталина, который был взбешён и сходу уверенно назначил виновниками зиновьевцев. И что же? Этот закон, оказывается, имел силу более 21 года, хотя давно уже фактически не применялся. С подачи Микояна его отменили.
Количество людей, несправедливо осуждённых, исключённых из партии, поражённых в правах, уволенных с работы, лишённых жилья и требующих теперь полной реабилитации, увеличивалось лавинообразно. Пришлось создавать специальные комиссии по реабилитации, одну из таких комиссий возглавил Микоян, другую — Николай Шверник.
Микоян руководил комиссией Президиума ЦК КПСС, занимавшуюся разработкой проекта Постановления ЦК КПСС «О рассмотрении дел на лиц, отбывающих наказание за политические, должностные и хозяйственные преступления». В комиссию, кроме Микояна, вошли секретарь ЦК Аверкий Аристов, 1-й секретарь ЦК КП Украины Алексей Кириченко, генеральный прокурор СССР Роман Руденко и другие. Далее организовали ещё одну комиссию, уже под началом Аристова.
Эти центральные комиссии, в свою очередь, сформировали нижестоящие региональные комиссии: их было 84. Комиссии работали в каждом лагере. Лагерей было больше, чем комиссий, некоторые комиссии переезжали из лагеря в лагерь. По версии Серго Микояна — 93 комиссии. В каждую комиссию входил сотрудник КГБ и представитель лагерной администрации. Далее Шатуновская внесла предложение, чтобы в каждую комиссию обязательно входил отсидевший зэк, то есть осуждённый и затем реабилитированный член партии.
Всё происходило в лучших традициях советской системы управления. Никто не знал, как это делать, каков должен быть механизм, взять пример было не с кого, все двигались по наитию. Снегова, несмотря на его возражения, привлекли к работе и назначили, по прямому распоряжению Хрущёва, начальником Политического отдела Главного управления лагерей. Шатуновская получила пост в Комиссии партийного контроля (КПК). Людей освобождали так же, как и сажали, по решению троек.
Снова с востока на запад потянулись вереницы поездов, на этот раз не с уголовниками, а с троцкистами, правыми уклонистами, зиновьевцами и бухаринцами.
Параллельно хлынул поток заявлений от родственников расстрелянных и умерших в тюрьмах и лагерях: все они требовали восстановить добрые имена своих мужей и отцов, сообщить дату смерти и место захоронения, посмертно восстановить членство в партии.
При этом никто не мог и помыслить, чтобы просить каких-либо материальных компенсаций.
Для сравнения: в США начиная с 1941 года, после атаки на Пёрл-Харбор, были интернированы, то есть помещены в особые лагеря, более 100 тысяч этнических японцев, всех их подозревали либо в шпионаже в пользу Японии, либо как минимум в симпатиях. По окончании войны все эти люди были возвращены на места проживания и получили от американского правительства материальные выплаты.
Этот пример мы тут приводим не для сравнения политических систем США и СССР, а по принципу «из песни слова не выкинешь». Советское государство компенсаций не платило. Нынешнее российское — не платит и платить не будет. Эта позиция восходит к базовым принципам существования российского суперэтноса, российской цивилизации. Суть общественного договора между гражданином и государством в России и на Западе кардинально различается. На Западе гражданин нанимает государственного служащего для отстаивания своих интересов. В России ровно наоборот: государство привлекает гражданина для участия в своих проектах, иногда за деньги, чаще просто за еду и некоторые привилегии.
В России гражданин служит государству, на Западе наоборот.
Между тем существует ещё одно свидетельство непосредственного участника первых лет десталинизации: воспоминания самой Ольги Шатуновской, под названием «Следствие ведёт каторжанка». Это записи её устных рассказов и бесед с ближайшими родственниками, составленные, когда Шатуновская уже была в преклонном возрасте (вышла на пенсию в 1962 году). Записи свёл в единое целое философ и диссидент Григорий Померанц, его фамилия стоит на обложке. Качество текста указывает, что записи Шатуновской приводил в порядок некий литературный обработчик, или литературный секретарь. А Померанц потом разбавил повествование собственными пассажами. Неизвестно, авторизованы ли эти записи самой Шатуновской (как неизвестно, авторизовал ли Молотов известную книгу Феликса Чуева). Книга Померанца наполнена всевозможными проклятиями в адрес Сталина, а также уничижительными или откровенно презрительными характеристиками Хрущёва, конспирологическими теориями, цитатами из поэтов и писателей и множеством других субъективных деталей, что не позволяет относиться к написанному с полной серьёзностью; это в чистом виде субъективная историческая беллетристика, где одни факты подтверждаются, другие нет. Померанц не счёл нужным даже составить собственное предисловие.
Впрочем, и моя книга о Микояне — такая же субъективная историческая беллетристика, и я решил внимательно отнестись к мемуарам Шатуновской.
Она — абсолютно типичная бесстрашная (и прекрасная) еврейская девушка, с головой ушедшая в революцию. Таких еврейских девушек в начале века было великое множество, социализм обещал им полное равноправие с мужчинами, полную свободу личных отношений и отмену всех национальных предрассудков. Впоследствии многие такие девушки вышли замуж за влиятельных большевиков и сделали партийные карьеры, подобно Полине Жемчужиной (Перл Карповской).
Так, Шатуновская утверждает, что в Баку в конце 1920-х годов Микоян был в неё страстно влюблён, но она предпочла другого. Когда её осудили на восемь лет, по инициативе азербайджанского партийного деятеля Мир Джафара Багирова, Микоян пытался её вытащить сначала из лагеря, потом из ссылки, хлопотал перед Сталиным и Берией, причём и тот и другой были осведомлены о судьбе Шатуновской.
По версии Шатуновской, она лично хорошо знала Хрущёва, в 1954 году написала ему из ссылки, и Хрущёв немедленно приказал её освободить. Помощник Хрущёва звонил каждый день, спрашивая, когда наконец она будет освобождена и прибудет в Москву. Померанц называет Шатуновскую «музой» Хрущёва, вдохновительницей десталинизации. По версии Померанца, она вела с Хрущёвым многочасовые беседы, звонила ему по прямому проводу, писала ему письма, он и шагу не мог ступить, не посоветовавшись с нею.
Микоян упоминается много раз, как второй, после Хрущёва, человек, поддержавший антисталинские реформы, противопоставленный Маленкову, Молотову, Суслову. «Мы стали говорить Хрущеву, — сообщает Шатуновская, — что надо создать комиссии и чтобы они ехали на места. Он это поручил Микояну. Я не руководила работой комиссии, я только подавала мысль Никите Сергеевичу и Анастасу Ивановичу, что надо экстренно все делать, иначе люди умирают, погибают. Если все будет тянуться годами, то они не выживут. И, в конце концов, собрали юристов и оформили комиссии законно».
В этих абзацах (а их в книге достаточно) есть, увы, явный налёт ветеранской хлестаковщины.
Очень похожа книга Померанца на повесть Александра Солженицына «Бодался телёнок с дубом»: там всемирно известный автор тоже выставляет себя бывалым несгибаемым зэком, титаном и героем, полным решимости навсегда перед всем миром разоблачить и осудить сталинскую тиранию.
Сейчас мы не можем всерьёз критиковать этих людей, хлебнувших лагерного лиха
Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 164
