бою оружие. И только затем быструю смерть нашли так и не выпустившие из рук добычи хозяина «племянники» Адыла Мехметова. Последним упал наконец, оборвав свой крик, безрукий Сашин охранник.
Саша и Инга словно зачарованные смотрели на ползавшего на коленях Мехметова. В затылок его было направлено дуло пистолета, который сжимал в правой руке, неизвестно куда девшийся и неизвестно откуда появившийся старичок в старенькой олимпийке и мятых засаленных мешковатых брюках. В левой руке Ивана Ивановича полыхнул огнем второй пистолет, и пошевелившийся было Таджик затих навсегда. Мехметов зажмурился.
— Этот твой, — с брезгливостью произнес старик и дулом пистолета подтолкнул к Климову толстяка. — Дарю.
— Нэ убывай, нэ убывай, — сложив ладони, умолял Мехмет, подползая к Александру, — нэ убывай. Дэнгы бэри, всэ бэри, машина бэри, всо атдам! Всо, всо, всо! Толка нэ убывай!
Климов посмотрел в слезящиеся глаза грозного Мехмета. Деньги? У Мехмета много денег, а жизнь одна, как и у него, Климова, как и у Инги, как и у любого зверя, которого ведут на бойню. А сколько слез и крови пролито, чтобы Мехмет наслаждался своими деньгами? Чужих слез, чужой крови. Сколько чужих жизней оборвано?
Кого видел в последнюю секунду своей жизни моливший Климова о пощаде Адыл Мехметов? Высокого широкоплечего парня в черных джинсах и рубашке, сжимавшего в руке окровавленный меч? Палача в красном колпаке с прорезями для глаз? Жестокое лицо и закованную в кольчугу могучую фигуру сына самого Одина, норманна Эйрика, прозванного врагами Бесстрашным? Пощадить? Не убивать? Нет, не для пощады сковал Габриэлю де Шатуану этот меч пирейский кузнец-колдун. Жалость? Она неведома Вотану и потомкам его…
Может быть, и не рука Александра Климова, силою обстоятельств загнанного в угол на излете самого кровопролитного в истории человеческой века, а не знавшая жалости рука древнего почти легендарного предка, Анслена, младшего сына Генриха Совы, в широком размахе взметнула меч крестоносца, обрушивая его на шею врага?
Нет! Зачем лгать себе? Здесь в этой комнате принимал решение человек с окровавленным мечом. Он сам, Александр Климов, а не предки его. Именно его рука в широком размахе взметнула меч крестоносца, обрушивая клинок на толстую шею врага. И… бритая голова Адыла Мехметова покатилась по полу. Саша разжал пальцы, выпуская из рук свое оружие.
— Ну вот, — сквозь пелену услышал Саша голос Ивана Ивановича. — Теперь тебе легче будет понять, почему я убил всех этих людей. Если бы твоя подруга не растерзала вот в этой самой комнате твоего отчима, возможно, ничего бы и не случилось. Я выполнил бы контракт, получил бы с Носкова причитавшееся мне вознаграждение, и все… — Климову показалось, что в голосе старика слышится сожаление. — А потом? Прошло бы несколько лет, и я бы умер… Я ведь старик. Но дело в том, что я уже умер однажды. Мои коллеги решили, что тормоза в моей машине — вещь излишняя. А я любил ездить быстро, как ты. И я сгорел в салоне служебной «волги». Мои соратники опознали мой обгоревший труп, прочли речи над моей могилой и забыли…
Но случилось так, что мертвец вернулся с того света. И вся милиция, прокуратура, контрразведка да Бог весть кто только не строит предположений относительно серии загадочных убийств… Ближе всех к разгадке подобрались, само собой разумеется, мои бывшие коллеги. Надо отдать им должное, один из тех, кто хоронил меня, до сих пор возглавляет местную службу безопасности. Мне пришлось даже убрать своего собственного связного, который нет-нет да и подкидывал мне ту или иную работенку. Да и зачем он мне теперь? С такими-то деньгами? Кроме того, предлагал он мне всякую ерунду. В большинстве случаев справился бы и новичок. И вот — такая удача!
Я ведь не простой убийца, банальный уголовник, готовый пырнуть ножом кого угодно ради того, чтобы лишний раз ширнуться. Нет, я своего рода поэт, художник, картины которого написаны кровью. Я могу смело поставить свою подпись под изображением горы черепов тех, кому я подписал смертный приговор. Я архитектор, создавший монумент самому себе…
— Ты псих, — усталым тоном произнес Климов. — Просто еще один бедолага, не выдержавший скоростей нашего века, раздавленный колесом истории. Ты спятил. Вот и все.
— Псих? — переспросил Старик. — Не больше, чем ты, Саша. Теперь ты узнал вкус крови, и не говори мне, что это была самооборона. — Иван Иванович дулом пистолета показал на обезглавленное тело Мехметова. Тут только Климов заметил, что второй пистолет, который старик сжимал в левой руке, исчез. — Те трое — да, а этот — нет. Можешь не говорить мне, но я знаю, как тяжело тебе было сдержаться у Олеандрова. Тебя загнали в угол? Не дали возможности выбирать? А у кого он был, этот выбор? У меня его тоже не было.
— Ты что-то заговариваешься, приятель, — не в силах спорить, возразил Саша. — То ты творец и поэт, то выбора, видишь ли, тебе не дали! Что-нибудь уж одно, а то как-то непонятно получается.
— Очень даже понятно, — не согласился Иван Иванович. — Талант дает художнику власть, а власть не оставляет выбора.
— Можно капусту сажать, говорят очень полезное занятие.
— Капусту? — усмехнулся старик. — Что ж, я подумаю об этом. А сейчас, прощай. Мне даже жаль убивать тебя. Ты смелый парень, и ты только начал познавать жизнь, добравшись до верхушки нижней части айсберга. Твоя подруга познала сладостный вкус крови гораздо раньше. И тем не менее… — Старик поднял пистолет.
— А как же твое обещание? — скорее с любопытством, чем с беспокойством, поинтересовался Александр, который уже как-то свыкся с мыслью о том, что не пережить ему сегодняшнего вечера. — Я помог тебе найти деньги, ты ведь обещал отпустить нас.
— Очень жаль, но подобные обещания никогда и никем не выполняются. Ты свое дело сделал. Посмотри в лицо смерти, она пришла за тобой.
«Что это за странный рык?» — только на секунду замедлил движение своей не знавшей промаха руки страшный старик. Только на секунду повернул он голову влево, туда, где стояла подруга Климова, молча и, казалось, безучастно внимавшая беседе двух мужчин. Что-то похожее на страх или, может быть, изумление — что это? — мелькнуло в глазах Ивана Ивановича, когда оскаливший пасть зверь прыгнул на него, вцепляясь острыми зубами в запястье сжимавшей пистолет руки. Прогремели несколько, не причинивших никому вреда выстрелов. Злобное рычание волка и сдавленный стон сильного, не привыкшего к поражениям и потому не желавшего сдаваться человека слились воедино. Превозмогая боль, старик свободной рукой уже почти дотянулся до торчавшей у него из-за спины рукояти второго пистолета, когда еще один
