— Воевода в Москву меня послал! — ответил князь. — Как стемнеет, так и пойду.
— На Москву? — Эхе даже взмахнул руками. — Да это на смерть верную идти! Поляки теперь мыши не пропустят.
Князь усмехнулся.
— Я не отпущу тебя одного, — пылко сказал Эхе, — я с тобою! Ведь я дядька твой… должен!..
— Да и Каролину повидаешь, — весело прибавил князь.
Эхе вспыхнул, но не удержался от улыбки.
Как ни тайно делал свои приготовления князь, но скоро и его отряд, и все ближние узнали о его безумном намерении. В землянку ввалился Мирон.
— Князь, я без тебя тут не останусь, — твёрдо сказал он, — я только к тебе пришёл. Возьми меня с собою!
Князь кивнул ему головою.
— Я думал тебя взять. Ты для меня самый нужный! Ты мне должен этого Ахлопьева найти, а затем в нашей вотчине схоронить.
Мирон сразу повеселел.
— Не уйдёт! — ответил он. — Проклятый и мне солон. А что до меня, так я тебе, князь, и в дороге пригожуся; я сюда-то шёл — словно уж полз. Всякую тропку запомнил.
Все обнаружили трогательное участие к князю.
«Помоги тебе Бог!» — говорили одни, другие несли к нему чёрствые сухари, своё последнее пропитание. Князь Прозоровский сам приехал к Теряеву и, сняв тельный крест, повесил на него.
И князь Теряев, видя общую любовь к себе и внимание, на время забыл о целях своего страшного похода.
Вечерело. Князь, Эхе и Мирон собрались в дорогу, взяв с собою только короткие мечи да небольшой мешок с толокном. Князь ещё зашил в пояс сто рублей, а Мирон, кроме меча, захватил кистень.
— Мне с ним сподручнее будет, — объяснил он.
Пред их уходом пришёл попик и трогательно благословил их крестом.
Наступила ночь. Князь простился со всеми, назначил Власа начальником над отрядом и вышел из лагеря.
XVI Тяжкая расплатанязь Терентий Петрович Теряев-Распояхин словно утратил равновесие духа после совершенной над Людмилою казни. Виделась она ему как живая, слышался её тихий голос, и чувствовал он, что её сердце было полно любви, а не злобы к его сыну.
«Душу загубил!» — думалось князю в бессонные ночи, и он с испугом озирался по сторонам.
Пробовал он служить молебны с водосвятием, потом служил панихиды по невинно убиенной Людмиле, но ничего не помогало. Ещё хуже стало князю после разговора со Штрассе. Он вызвал к себе немца и спросил:
— Скажи, Дурад, можно человека извести?
Штрассе даже вздрогнул от такого вопроса.
— А вам зачем это?
— Просто знать хочу. Скажи, можно?
— Очень легко.
— Как?
— Отравы дать — зелья, по-вашему.
— Выпить?
— Выпить или съесть, всё равно. Травы есть такие. Вот белены дать — с ума сойдёшь, белладонны — умрёшь скоро, яду дать можно — мышьяку. Много отравы есть!
Князь кивнул.
— А так, чтобы на расстоянии? Можно?
— Как это? — не понял Штрассе.
— Ну, вот я здесь, а вороги мои в Коломне, скажем, и захотят извести меня наговором.
Штрассе улыбнулся.
— Это невозможно, князь. Бабьи сказки!
— Почему?
— Да всякая зараза должна в кровь войти. Как же за сто вёрст сделать это?
— По ветру!
— Тогда бы с тобою они тьмы душ загубили. Ветер-то не на одного тебя дует!..
Князь почесал затылок.
— Что же, по-твоему, нельзя и человека приворожить к себе?
— Нельзя, князь!
— Отчего же дадут испить наговорённой воды — и сердце сейчас затоскует?
— Не бывает этого, князь. Наши чувства не от желудка идут. Кровь — от желудка, а любовь или злоба — от сердца прямо.
— Ну, наскажешь тоже! Иди с Богом, надоел! — сказал князь, отпустив Штрассе, но с того разговора запечалился и заскучал ещё сильнее.
Ничто не радовало его. Подымется он в терем, смотрит на внука, на свою невестку и не улыбнётся. Царь после смерти своего отца обласкал его, и во время шествия на осляти князю поручено было вести за узду осла, на котором сидел вновь избранный патриарх Иосаф. Кругом шептались о новом любимце царёвом, а князь хмурился всё больше и больше.
Потом в его душу проник страх. Ведь сын-то вернётся и всё дознает; как взглянет он сам ему в очи? Крут и горяч был князь и сам себе не поверил бы месяц тому назад, что побоится родного сына, а тут случилось…
Один Антон видел и понимал страдания господина.
— Батюшка князь, — жалостливо сказал он ему однажды, — хоть бы ты святым помолился. Съезди на Угреш или в Троицу!
— Согрешили мы с тобою, Антон, — тихо ответил Теряев, — только сын вину мою с меня снять может!
— Господи Христе! Да где же это видано, чтобы сын отца своего судил? Да его тогда земля не возьмёт!
— Нет мне без него покоя! — И князь поник головою и застыл в неподвижной позе.
Антон посмотрел на него и стал креститься.
Однажды князю почудился будто шорох. Он поднял голову и быстро вскочил.
— Свят, свят, свят! — зашептали его побледневшие губы.
Пред ним стоял призрак его сына, страшный, неистовый, бледный, с воспалёнными глазами, с косматой головою, длинной бородой, в нагольном тулупе.
— Батюшка, я это! — вскрикнул призрак и бросился к отцу.
— Отойди! — неистово закричал князь. Его лицо исказилось ужасом. Он вытянул руки и упал, извиваясь в судорогах; его глаза страшно закатились.
— Антон! — на все горницы закричал князь Михаил. — Зови Дурада! Скорее!
Штрассе уже знал о приходе молодого князя — Каролина уже обнимала Эхе и то смеялась, то плакала от радости. Штрассе быстро прибежал на зов и склонился над князем.
— Положить его надо! Кровь пустить! Пиявки!..
— Горе-то, горе какое вместо радости! — бормотал Антон.
Князя бережно уложили в постель. Он метался, стонал и говорил бессвязные речи. Штрассе сидел подле него. Утомлённый Михаил сел в изголовье.
Наступила ночь. Больной князь садился на постели и вскрикивал как безумный:
— Отойди! Да воскреснет Бог и расточатся враги его! Наше место свято! — Потом начинал плакать и бессвязно бормотать: — Горяч я, сын, не стерпел. Прости Христа ради! — Иногда же он молил кого-то: — Подождите! Я снял с неё вину. Она молода, любит. Нет, нет! Не жгите её. У неё такое белое тело… она так дрожит!..
