Он сидит на песке, наклонившись спиной на колесо автомобиля, и играет на гитаре. Пальцы касаются струн резко и хлестко. Будто дают отсчет: три, два, один, поехали. Дальше происходит почти невероятное, ритм становится быстрым и жестким, все ускоряется и ускоряется, заставляя гитару взвывать и буквально гореть в его руках.
Паша поднимает на меня взгляд, смотрит будто в самую душу и начинает низко петь… по-английски:
Я знаю, что совершил ошибку,
Я измучил твое сердце.
Это происки дьявола?
Я опустил тебя так низко,
Превратил в настоящее посмешище,
Я заставил ангела в тебе содрогнуться…
Но теперь вырастаю из своих ошибок,
Поднимаюсь к тебе.
Чувствую, что с той силой, что обрел,
Для меня нет ничего невозможного!
И продолжая петь хриплым голосом, улыбается мне. Трогательно, ласково. Забираясь взглядом в самое сердце, исцеляя, вознося меня к небесам:
Теперь я хочу знать, хочу знать:
Ты полюбишь меня снова?
Полюбишь меня снова?
Слова припева повторяются и повторяются, наполняя меня невероятным теплом, согревая, отрывая от земли. Возвращая меня в тот самый день, когда я стояла на вечеринке перед сценой и чувствовала, что кроме нас никого больше нет в целом свете. Понимала, что каждое слово — оно для меня.
Это непростительно:
Я украл и выжег твою душу.
Это происки демонов?
Они управляют моей темной стороной,
Уничтожая все,
Они сбрасывают ангелов вроде тебя с небес.
Но теперь я отрываюсь от земли,
Поднимаюсь к тебе.
Чувствую, что с той силой, что обрел,
Для меня нет ничего невозможного!
И любимые губы заставляют слова лететь над водой в припеве:
Теперь я хочу знать, хочу знать:
Ты полюбишь меня снова?
Ты полюбишь меня снова?
(прим. J.Newman — Love Me Again)
Музыка обрывается, и я понимаю, что это из-за меня. Моя рука лежит на струнах. Откладываю гитару в сторону, кладу дрожащую ладонь на его губы. Рисую маленькое сердечко подушечкой пальца, точно ребенок на запотевшем стекле. Паша перехватывает мою ладонь и молча целует. Легко и нежно. Закрывает веки, будто желая запечатлеть в памяти этот момент, и открывает вновь.
— Ты приехал, — шепчу я, растворяясь в океанах его серых глаз.
— Потому что ты нужна мне, — говорит он, прижимаясь щекой к моим пальцам.
— А как же музыка? — Сердце бешено колотится, каждую секунду грозясь вырваться из груди.
— Без нее я проживу. — Улыбается Пашка, протягивает руку и касается моей шеи. — А вот без тебя нет.
Мы стоим друг напротив друга на коленях. Весь мир замер, ожидая исхода. Я смотрю на любимого, больше всего желая коснуться прядей его волос, беспорядочно спадающих на лоб, чтобы вновь ощутить их мягкость. Хочу почувствовать вкус его красивых, сочных губ. Вспомнить, какими они могут быть трепетными, нежными, горячими.
— Уверен? — Спрашиваю вместо этого.
Его тепло так близко. Почти физически ощущаю его. Кожа на шее пылает от касания пальцев. Мы тонем в тишине и биении собственных сердец.
— На ближайшие сто лет у меня другие планы. — Запускает руку в мои волосы. — Ты и только ты. Ничего другого.
Напрягаю челюсти, словно пытаясь сдержать слова, готовые вырваться наружу, но они все равно вылетают:
— Есть еще кое-что. — Глаза сами опускаются в пол. Сжимаюсь, будто получила удар под дых. — Обстоятельство. Оно тебе, возможно, не понравится.
— Какое? — Испуганно бормочет он.
Мое тело дрожит от отчаяния.
— У нас скоро будет ребенок, — сдувая волосы со лба, выпаливаю я.
И руки падают вниз обессиленно. И его тоже. Но, правда, медленнее. Мне так страшно, что не хватает смелости просто взглянуть в глаза напротив. Паша молчит, и мне кажется, что мои ноги подкашиваются. Вряд ли его мечтой было услышать такое в двадцать лет, но виной всему наша общая безответственность. И если он сейчас же ничего не ответит, просто уйду.
Поднимаю на него взгляд и вижу глаза, ставшие просто огромными.
— Ух, ты… — Наконец, произносит он.
Что это, вообще, значит?
— Что «ух, ты»? — Растерянно говорю я, пытаясь прочитать его реакцию по лицу.
Но проще прочитать китайские иероглифы.
— Это… здорово… — кивает он. Трясет головой, будто хочет окончательно проснуться. — Даже больше, чем здорово. Это… ух, ты!
Касается пальцами моего подбородка, поднимает его, заставляя меня посмотреть в глаза, полные любви, и касается губами моих губ со всей нежностью, на какую только может быть способен мужчина. И мы вдруг целуемся так, будто с той самой вечеринки никто нас и не прерывал. Будто не было этого глупого расставания и всего остального. Целуемся неистово, как сумасшедшие, как голодные, как потерявшие и вдруг вновь обретшие друг друга люди. Задыхаемся, но продолжаем целоваться снова и снова.
— Люблю… — Бормочу на шумном выдохе, когда его губы начинают ласкать мою шею, а руки скользят вниз по моей спине.
Мне так хорошо. Словно дома. Так радостно, что теперь я — не половинка, теперь я — целое. Вместе с ним. Полноценное, живое, счастливое целое. О, Боже, мне так нравится чувствовать себя слабой в его сильных мужских руках.
— Люблю… Безумно просто люблю… До одури… — Отвечает Паша, крепко прижимая меня к себе и стягивая вниз платье. Останавливается на секунду и смотрит мне в глаза. Его зрачки расширены, взгляд наполнен безумием, губы пылают. — А нам… — Громко сглатывает. — Нам… можно?
Из моей груди вырывается стон. Чувствую, что тело вот-вот взорвется. Какой же он красивый. Какой мой. И как можно было так долго жить вдали друг от друга? Это же сумасшествие. Вот так правильно, вот так единственно возможно. Выгибаю спину, притягиваю его к себе:
— Нам не можно, нам нужно…
ЭПИЛОГ
Маша
Единственное, в чем мы сошлись сразу и единогласно: нам не нужна классическая свадьба с глупыми выкупами, вешаньем замков на мосту, народными гуляниями и криками «Горько!». Огорченные сим фактом родители поставили свое условие — белое платье на невесте, строгий костюм на женихе. Мы выполнили его слово в слово.
