Поэтому в рукописи Мастера о тайне Воскресения нет и не может быть сказано ни одного слова, ибо именно против этого и пишется его роман. В результате Мастер, сам того не подозревая, в конце повествования превращается в послушное орудие Воланда на пути к этой цели, а ключом к его душе для темных сил становится так трогательно преданная ему Маргарита.
Однако сам Мастер, в отличие от своей возлюбленной, смутно сознает демоничность всего предприятия и в один прекрасный момент, словно по внушению некой высшей силы, сжигает свой роман. Но, в отличие от Гоголя, бросившего в огонь вторую часть «Мертвых душ», для Воланда «его» рукописи действительно не горят. И уничтоженная рукопись снова возвращается к Мастеру, но на этот раз от ее настоящего автора: он получает ее обратно прямо из рук сатаны, что вызывает у Маргариты «восхищенный» возглас: «Всесилен! Всесилен!» (стр. 363) А когда, после такого чудесного обретения рукописи, прозорливый Мастер все же восклицает: «Он мне ненавистен, этот роман», то это опять Маргарита, которая убеждает его в обратном. «Я умоляю тебя, – жалобно попросила Маргарита, – не говори так. За что же ты меня терзаешь? Ведь ты знаешь, что я всю жизнь вложила в эту твою работу» (стр. 370).
В сказанном мы имеем теперь и ответ на вопрос, почему сатана-Воланд так заботится об обоих, помогает и вообще оказывает им так много внимания. Ибо, согласно его плану, роман обязательно должен быть дописан Мастером, и для этого ему должны быть предоставлены наилучшие условия, о которых будет сказано ниже.
Собственное же отношение Воланда к реальным евангельским событиям таково, как оно представлено в сцене появления Апостола и Евангелиста Матфея на балконе пашковского особняка в Москве, где он обрисован как «оборванный, выпачканный в глине мрачный человек в хитоне» (стр. 452), то есть как плохо одетый, немытый и по внешнему виду грубый простолюдин, или просто «оборванный бродяга» (стр. 480), как он назван дальше. (В романе же Мастера он описывается еще так: «Пришедший человек, лет под сорок, был черен, оборван, покрыт засохшей грязью, смотрел по-волчьи, исподлобья» (стр. 413). А отвечая на вопрос Пилата, он «улыбнулся столь недоброй улыбкой, что лицо его обезобразилось совершенно» (стр. 414) и так далее.)
Таким он и противопоставлен блестящему, холеному, с шиком одетому «мессиру» Воланду. И это как раз тот из Евангелистов, которому его Евангелие диктовал Ангел! Но именно так видит его Воланд. В этом выражается все его нескрываемое презрение и откровенная ненависть к ученикам Иешуа Га-Ноцри, бросившим все и последовавшим за этим странствующим Проповедником, беззаветно поверившим его словам и подобно ему навсегда отказавшимся от всего того, чем сам Воланд мог бы одарить их. «Опять берет Его диавол на весьма высокую гору, и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если падши поклонишься мне» (Матф. 4,8–9). Нет, этого Воланд никогда не сможет принять и простить им! Иное дело Мастер…
«Ваш роман прочитали, – заговорил Воланд, поворачиваясь к Мастеру, – и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен» (стр. 479). Кем же он был прочитан? Уже в предыдущем тексте намекается на то, что он был прочитан все тем же Иешуа Га-Ноцри, бедным странствующим проповедником, жившим почти две тысячи лет назад, и, может быть, еще кем-то из его учеников. Однако, как мы видели, речь здесь в действительности вовсе не идет о Богочеловеке, действительном Основателе христианства в начале нашей эры, но о призрачном создании Воланда, которое должно быть – по мысли романа – поставлено на Его место. А из такого темного источника о романе может быть сказано только одно: он, «к сожалению, не окончен», то есть он должен быть обязательно дописан Мастером до конца. И, чтобы окончательно соблазнить его, Воланд влагает эти слова в уста самого Иешуа Га-Ноцри. «Он прочитал сочинение Мастера» (стр. 453), – так возвещает об этом Воланду несколькими страницами раньше Левий-Матфей, после чего следуют ключевые слова, выражающие всю сущность последующей трагической судьбы Мастера: «Он не заслужил света, он заслужил покой». И этот покой должен дать ему Воланд. Но покой, по мысли Воланда, нужен Мастеру только для того, чтобы он смог спокойно и без помех дописать свою книгу.
Особенно ясно это окончательное порабощение Мастера сатаной следует из последней, заключительной, сцены романа, а точнее, из его эпилога. Однако, чтобы ее понять, необходимо хотя бы вкратце обратиться к главному герою романа, по имени которого он назван, – пятому прокуратору Иудеи, Понтию Пилату.
Согласно всем четырем Евангелиям, Пилат определенно сочувствует Иисусу и искренне желает спасти Его. Не вдаваясь сам в тонкости происходящего, он поначалу просто не может понять жестокости и ненависти к Нему Его соотечественников, столь яростно желающих Его смерти. Поэтому он откровенно хочет отпустить Иисуса (Лука 23,20; Иоанн 19,12), а когда все его усилия разбиваются о стену злобы и непонимания, то он произносит решающие слова: «Невиновен я в крови Праведника Сего» (Матф. 27,24) – и демонстративно перед всеми иудеями умывает руки (там же). Он так же безусловно чувствует, что перед ним необыкновенный человек. Поэтому он называет Его Праведником. Это чувство особенно усугубляется в нем после того, как его жена сообщает ему, что она «во сне много пострадала за Него» (Матф. 27,19). После этого Пилат ищет разговора с Иисусом наедине. Здесь, оставшись с пленником с глазу на глаз, Пилат задает Ему решающий вопрос: «Что есть истина?» (Иоанн 18,38). Уже сама его формулировка выдает в нем философски образованного римлянина. Но, к его удивлению Иисус, не дает ему ответа. Почему? А по той причине, что сам вопрос поставлен неверно. Ибо Богочеловеку, единственному среди людей, кто вправе сказать о себе: «Я есмь истина» (Иоанн 14,6), можно задать лишь один вопрос: «Кто есть истина?» И если бы Пилат был в состоянии это сделать, то он услышал бы в ответ: «Я есмь» – и стал Его учеником, быть может, даже двенадцатым апостолом, вместо Иуды Искариота. Но этого не произошло и, испугавшись последней угрозы, брошенной ему в лицо, – тогда «…ты не друг кесарю» (Иоанн 19,12), то есть возможного доноса на него в Рим, – Пилат согласился и «предал Его им на распятие» (Иоанн 19,16).
Хотя вина Пилата и неизмеримо меньше, чем вина требовавших и добившихся Его казни, тем не менее, подобно высшему суду, звучат обращенные к нему слова Иисуса: «…посему более греха на том, кто предал Меня тебе» (Иоанн 19,11). Тем самым указывается также и на его меру вины в свершившейся мировой трагедии. Именно эта доля вины и определяет, по замыслу Булгакова, дальнейшую, можно сказать, метафизическую судьбу Пилата.
Почти две тысячи лет Пилат обречен беспрестанно думать о совершившемся, мучительно размышлять о том, почему он не сумел задать правильный вопрос, и, прежде всего, почему он допустил происшедшее. Это то единственное наказание, которому, согласно Аристотелю, подвергается душа после смерти: она должна вечно созерцать свои земные поступки. Если они были хорошими, то такое созерцание дарует ей блаженство, а если они были плохими, то она обречена бесконечно страдать от их созерцания. Но благодаря Воскресению Христа также и в загробном мире произошло радикальное изменение. Отныне душам после смерти дана возможность дальнейшего развития; они могут, искупив свою вину долгими, мучительными размышлениями и глубоким раскаяньем, выйти из своего грешного бытия и направиться к Свету. Именно это и происходит в конце романа с Понтием Пилатом, и он обретает наконец прощение и, через силу Христа в своей душе, устремляется по «лунной дороге» (стр. 481) к Тому, Кого он «жаждет видеть» больше всего на свете, потому что тогда, столетия тому назад, «он чего-то не договорил» (стр. 479) в своем единственном разговоре с Га-Ноцри, и только эту упущенную возможность он видит все снова и снова в своих тревожных снах в течение бесконечных столетий.
