После того как Роуз с глухим звуком рухнула на бетон, воцарилась густая тишина. Я подумала о магнитофонной записи, когда смолкли голоса моих родителей, но катушки продолжали крутиться, а их голоса эхом повторялись у меня в сознании: Мы стараемся вырастить наших дочерей в соответствии с христианскими ценностями в мире, который очень далек от религии.
Меня наполнили стыд и ужас, когда я поняла, что натворила. И, хотя это было бесполезно, я сказала:
– Мне очень жаль, Роуз. Мне так жаль.
Сестра не ответила, и я вдруг поняла, что могло произойти нечто более серьезное. Я поспешно сбежала вниз по лестнице, туда, где она лежала, и увидела, что ее нога повернута под неестественным углом.
– Ты в порядке? – спросила я. – Пожалуйста, скажи, что ты в порядке.
– Моя нога, – ответила она, и я поняла, что она плачет – никогда прежде я не слышала, чтобы Роуз так бессильно плакала. – Ты что-то сделала с моей ногой.
В полицейском участке я видела листовки на доске объявлений – я запаниковала, и они мне вспомнились. Кажется, там говорилось, что при несчастных случаях нельзя двигать человека? Нужно позвать на помощь – таким был главный совет. Я собралась подняться по лестнице, чтобы позвонить по телефону, когда Роуз заговорила сквозь слезы:
– Помнишь правило, которое они повторяли?
– Кто? – спросила я.
– Мама и папа. Правило, по которому мы могли говорить то, что думаем или чувствуем, а они постараются сделать все, что в их силах, чтобы понять. Ты помнишь, Сильви?
– Да, – сказала я. – Но давай не будем…
– Они нас обманывали, – сказала Роуз. – Обманывали.
Я не хотела говорить об этом сейчас, но услышала, как мой голос спрашивает:
– Что ты имеешь в виду?
– В первый раз я рассказала им, когда мне исполнилось четырнадцать. Ведь они постоянно повторяли свое глупое правило. Но когда я призналась, что чувствую не так, как другие девушки, знаешь, что они сделали? Они повели себя так, будто в меня вселились демоны. Они молились надо мной, словно я вроде тех якобы одержимых, которые обращались к ним за помощью. Они сказали, чтобы я не смела ни с кем делиться своими откровениями. И чем очевиднее становилось мое самосознание, тем пуще они молились. Я пыталась быть такой дочерью, как они хотели, старалась стать как ты. Я приводила домой парней. Но ничего не получалось. И тогда они отправили меня в заведение, где мне должно было стать лучше. И знаешь что? Мне стало лучше! Я нашла Фрэнки. И хотя родители Фрэнки тоже ее туда послали, она уже знала, что это полная чушь. Она помогла мне понять, что нет ничего плохого в том, что я чувствую. – Голос Роуз задрожал, и она заплакала еще горше. – «Примчалась бурною волной и кровь мою зажгла, – всхлипывая, продолжала Роуз. – И жизни солнечный прибой мне в душу пролила»[57].
– Роуз, я не понимаю, о чем ты говоришь. Нам нужн-о…
– Это слова из книги, в которой ты любила подчеркивать отрывки. «Джейн Эйр». Я их помню, потому что именно такие чувства испытываю к Фрэнки. Так или иначе, но мы планировали сбежать оттуда, скопить денег и со временем найти способ жить вместе нормальной жизнью. Но когда я вернулась домой, меня уже заменили на Абигейл. И я перестала пытаться. Мои стычки с мамой и папой – с папой в особенности – становились все ожесточеннее. Однажды ночью я ушла. И натолкнулась – на кого ты думаешь? – на Альберта Линча.
– Я знаю, – сказала я Роуз. – Ты ничего не должна рассказывать. Нам нужна помощь. Я тебе говорила, что уже и сама догадалась.
– Нет, вовсе нет! – выкрикнула она. – Могу спорить, ты не поняла, как я себя чувствовала, верно?
Ярость, печаль в ее голосе – все это заставило меня замолчать.
– Ты понимала? – снова крикнула она.
Я покачала головой.
– Пятьдесят долларов за то, чтобы поговорить с мамой и отцом. Вот что он мне предложил. И я с радостью согласилась. Но Фрэнки знала, что я собиралась сделать, она была со мной возле бара в тот вечер. Она заходила внутрь, заказывала выпивку и возвращалась к машине – потому что я была несовершеннолетней. После того как я позвонила маме и папе, она придумала какой-то дурацкий повод, чтобы уйти, – сказала, что ей надо вернуться в дом друзей, где она жила после того, как мы покинули заведение Святой Иулии. И я ее отпустила. Вот только Фрэнки не пошла к друзьям. Она решила встретиться с моими родителями в церкви.
Роуз замолчала. Мы обе осматривали подвал, странный мир, который создали здесь наши родители: висящий на стене топорик, старая ветка, похожая на искаженное в крике лицо, дюжины безделушек и разных предметов, свисавших с потолка и стоявших на полках. Старые, покрытые пылью книги о демонах. И, конечно, Пенни в кроличьей клетке, Пенни с безмятежной улыбкой на лице.
НЕ ОТКРЫВАТЬ
НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ!
Надпись осталась на прежнем месте.
– Тебе известно, из-за чего человек становится одержимым, Сильви? Тебе известно, что Сатана и Люцифер не имеют к этому никакого отношения?
– Что? – спросила я; мне ужасно хотелось, чтобы она скорее закончила и я могла позвать помощь.
– Любовь и ненависть. Зависть. Месть. Гордость. Все это разбудило в папе собственного демона. Он знал, что поступает бесчестно. Мамин дар оказался недостаточно сильным, к тому же он не мог его контролировать. Он нуждался в чем-то большем, чтобы оказаться в центре всеобщего внимания. Ему требовалось подтверждение всех его рассказов, поэтому он был полон решимости сделать из нас своих последователей.
Прославиться? Я вспомнила, как сильно отца удивил мой вопрос. Дождь промочил его волосы, капли воды падали с ресниц, когда он сказал: «Пожалуй, было бы хорошо показать им, на что я способен».
– Так вот, когда люди оставались в этом подвале, он добавлял разные таблетки в их пищу. Они с самого начала были не в своем уме, а после общения с ним у них возникали новые видения. С мамой происходило то же самое. Он и ей давал таблетки. И Абигейл…
– Откуда ты знаешь?
– Ты думаешь, только ты способна разобраться в том, что происходит? Я наблюдала за ним. Поставила перед собой цель. И однажды поймала его на кухне, когда он толок таблетку и смешивал ее с какой-то едой. Когда я спросила, он сказал, что это обычное лекарство. Но я читала, что написано в инструкциях к лекарствам, которые лежали у него в письменном столе. А после того, как он понял, что я знаю о его мошенничестве, отец возненавидел меня еще сильнее.
Я закрыла лицо ладонями, вспомнив, как плохо себя чувствовала мама и какой она стала непохожей на себя после той поездки в Огайо. Возможно, он так поступил с ней из-за того, что она хотела прекратить их деятельность – как сказал мне Хикин? Или чтобы мама поверила в могущество Пенни и другие его утверждения? Получалось, что именно он виноват в недомогании Абигейл в ту последнюю ночь, которую она провела в нашем доме? Мне нужно было понять так много, но я вдруг услышала, что спрашиваю у Роуз:
