– Спасибо, – Джек высвободил руку, чтобы взять шампанское у проходящего лакея, и поднял бокал. – За будущее.
Бабушка тоже поднесла свой бокал ко рту.
– За будущее всех присутствующих, – прибавила Эмили, взглянув на Джека. – В частности – мамы и Джошуа. Мы должны их тоже поздравить и пожелать им всяческого благополучия.
Джек удивленно раскрыл глаза.
– Они только что поженились, – закончила Эмили.
Бабушка, как раз сделавшая глоток, подавилась, и половина вина пролилась на платье. Черные глаза яростно сверкнули, лицо вспыхнуло от гнева и оскорбленного чувства. Однако когда у тебя капает с подбородка, не очень легко соблюдать достоинство. Эмили достала платок Джека у него из кармашка и стала вытирать платье, отчего стало только хуже. Для бабушки оставался только один путь к отступлению, и она в обмороке упала на пол, почти уронив вместе с собой Джека. После чего незамедлительно стала центром общего внимания.
Уже никто не смотрел на Джошуа и Кэролайн, даже на нового члена парламента. Со всех сторон к ним устремились гости.
– О господи! Бедная дама! – сказал какой-то старик в ужасе оттого, что бабушка безжизненно лежит на полу. – Мы должны оказать ей помощь. Кто-нибудь! Нужна соль!
– Ей нехорошо? – спросил тревожно кто-то. – Может быть, послать за доктором?
– Уверена, что в этом нет необходимости, – убежденно заявила Эмили. – Я сейчас покурю перышком у нее под носом, и она воспрянет, – и огляделась в поисках лакея, чтобы он доставил сей необходимый предмет.
– Бедняжка! – сказала какая-то женщина, глядя сочувственно на лежащую бабушку. – Чтобы вот так заболеть, в обществе, так далеко от дома…
– Но она не больна, – возразила Эмили.
– Она пьяна, – прибавила Шарлотта с внезапным, непростительным злорадством.
Она была в бешенстве от крайнего эгоизма старухи, которая лишила Кэролайн возможности насладиться сознанием обретенного счастья и принимать поздравления в этот чрезвычайно торжественный момент своей жизни. Она кинула яростный взгляд на старую леди и с большим удовлетворением услышала, как та скрипнула зубами от злости.
– О! – Симпатия сочувствующей дамы сразу исчезла, и она отступила на пару шагов с лицом, искаженным брезгливостью.
– Надо бы вынести ее из комнаты. – Шарлотта повернулась к Джеку. – Лакей тебе поможет. Посади ее где-нибудь, чтобы она пришла в себя, а потом пусть кто-нибудь отвезет ее домой.
– Не я, – твердо сказала Кэролайн. – Да и как бы то ни было, сама я домой не собираюсь. Сегодня у меня первая брачная ночь.
– Ну, конечно, не ты, – немедленно согласилась Шарлотта и повернулась к Эмили.
– О нет! – отступила испуганно та.
Вернулся лакей с тлеющим перышком и вручил его Эмили. Та поблагодарила, взяв перо, и с чувством облегчения поднесла его к носу бабушки. Та вздохнула, сильно раскашлялась, но упрямо оставалась лежать на полу, закрыв глаза.
Джек и лакей нагнулись, чтобы поднять ее вялое тело. Но сделано это было крайне неловко. Бабушка была низенькой и очень полной и повисла у них на руках мертвым грузом. Чтобы поставить ее на ноги и чтобы юбки ее при этом остались в порядке, им пришлось напрягаться изо всех сил. Они медленно двинулись сквозь толпу к выходу. Но даже в таком состоянии, проходя мимо Шарлотты, старая дама ухитрилась довольно сильно стукнуть внучку по локтю.
– Она не останется со мной под одной крышей, – очень четко выговаривая слова, сказала Кэролайн. – Она поклялась никогда не жить со мной вместе, если я обесчещу себя и стану посмешищем в глазах общества. – Она взглянула на Эмили. – Извини, дорогая, но мне кажется, что это тебе придется поселить ее у себя. У Шарлотты нет места.
– Даже если бы места и хватило, – ответила Шарлотта. – Если она не желала жить под одной крышей с актером, то, разумеется, не станет жить с полицейским. И слава богу!
– Да, вижу, что победа на выборах – медаль о двух сторонах, – мрачно ответила Эмили. – Полагаю, что Эшворд-хауз достаточно велик для того, чтобы она в нем заблудилась – во всяком случае, бродила по нему бо́льшую часть времени… О, мама, я желаю тебя всяческого счастья, но как ты могла так поступить со мной?
Сэмми Гейтс очень любил рано вставать. Первые часы наступающего дня всегда такие ясные, так полны обещания и, как правило, одиночества. Не то чтобы он не любил людей, нет, но его собственное общество всегда доставляло ему радость, и это было то время дня, когда он позволял мыслям бродить, где им вздумается, по любым путям воображаемого мира, а это являлось для него любимым видом развлечения. Прошлым вечером он был в мюзик-холле. Выступала Мари Ллойд, одета она была сногсшибательно и пела необыкновенные песенки. Он даже сейчас улыбался при воспоминании об этом. Сэмми с развальцей, не спеша двигался по тихой улице, где жил в двухкомнатной квартирке с женой, детьми и тестем, потом вышел на перекресток большой дороги, где уже деловито бежали повозки и тачки грузчиков, направляющиеся к рынку или подвозившие припасы к дверям больших домов, расположенных рядом с парком. Он проходил этим путем каждое утро, и многие окликали его или махали рукой, приветствуя. Он кивал или махал в ответ, но мыслями был еще в мюзик-холле.
Он шел быстро, потому что надо вовремя успеть дойти до ворот парка и убедиться, что там все в порядке, нигде не намусорено и нет ничего такого, что могло бы оскорбить взгляд. А потом он приступит к исполнению ежедневных служебных обязанностей – подметать, полоть, подвязывать… Всем этим он не так уж любил заниматься, но, с другой стороны, эти обязанности не были и особенно изнурительны. А главное, так хорошо быть сейчас на солнце рано утром и наслаждаться полнейшим одиночеством…
Он с улыбкой пересек Парк-лейн и вошел в ворота. День был яркий, но роса еще лежала тяжелым, сверкающим покровом на траве, и листва на кустах была влажной. Какой-то неряха бросил бутылку прямо на дорожку. Ну зачем такое делать? Ведь она могла разбиться на множество осколков. И кто знает, может, кто-нибудь поранился бы. Особенно ребенок…
Сэмми подошел к бутылке и нагнулся, чтобы ее поднять. А нагнувшись, увидел ступню, торчащую из травы под кустом, а затем и всю ногу, и подметку на другой ноге, согнутой в колене.
Он выпустил бутылку из руки и двинулся к кустам, тяжело дыша. Скорее всего, кто-то слишком много выпил, но всегда существует и другая возможность. С тех самых пор, как нашли первый труп, он все время боялся, что это повторится, но все же надеялся на лучшее.
Сердце у него колотилось, во рту пересохло, но он решительно ухватил ноги за лодыжки и дернул к себе.
На мужчине были темные брюки, темно-синие, а может, черные; они намокли от росы, и цвет было определить трудно. Затем стало появляться тело, и Сэмми так ужаснулся, что выпустил ноги и отшатнулся. Это был полицейский! О том безошибочно свидетельствовали темный мундир и серебряные пуговицы.
– Боже ты мой! – простонал он. Это был не пьяный. Опять работа Палача! – О, боже мой! – прорыдал он. Может, не надо было его двигать? Может, его за это будут ругать?
