Дух мой измучен хворью, испиты соки мои.
Timor Mortis conturbat me.
Есть суета, тщеславие и тлен.
плоть хрупкую ломая.
Рок пожирает наши бренные дни.
Timor Mortis conturbat me.
Сам человек весьма изменчив и непостоянен.
Вот он от счастья поет и вот уже от горести вопит.
Он все еще от радости танцует, а уж готов погибнуть с тоски.
Timor Mortis conturbat me.
1
Было 13 июня 1983 года от Рождества Христова. Теплая погода пришла в Новую Шотландию, и окно холла доктора Чедвика было открыто вещему бризу с моря с запахами рыбы и корабельных остовов.
Майкл Саузерн сидел в холле на низкой, покрытой пластиком кушетке, неловко вытянув увечную ногу. Он сжал палку правой рукой, суставы побелели от напряжения. Его светлые глаза беспокойно осматривали фотографии, сделанные под электронным микроскопом, которые украшали стену слева.
Вот вымороженная часть клетки печени, напоминающая ландшафт Луны в кратерах. А здесь множество сперматозоидов с красными кольцами – преобразованная сперма с игрек-хромосомами, передающими бессмертие. Огромное ядро делилось, и спутанные клубки хромосом расходились в танце жизни. Эти снимки волшебной камеры, смотрящей в сердце созидания, были чудесным свидетельством изобретательности природы и способности человека к открытиям.
Майкл чувствовал, что секретарша украдкой наблюдает за ним, хотя каждый раз, когда он бросал на нее взгляд, та склонялась над работой. Пишущая машинка была выключена, и она изучала бумаги, но ее внимание отвлекалось – из-за него девушка чувствовала себя неловко.
Она не была превращенной женщиной, просто обычным человеком, как и он. Ей было не больше двадцати, но это делало ее внимательнее к признакам его болезни.
Она все еще была созданием из хрупкой плоти и ненавидела думать об этом. Знала: он пришел из-за ранения, и сознавала, что то же самое может случиться с ней при переходе улицы или посадке в трамвай. Но не это было НАСТОЯЩИМ ужасом его судьбы. НАСТОЯЩИМ ужасом для Майкла Саузерна было то, что он не мог отказаться от хрупкой плоти и стать законченным человеком.
Он запросил раннее превращение, не так из-за поврежденной ноги (позволявшей ему кое-как ходить) или постоянной боли (утоляемой морфием), но из-за раковой опухоли в раненой мышце вылеченной стопы. Хотя хирурги быстро удалили ее, существовала опасность возникновения других опухолей и распространения метастазов. Поэтому раннее превращение было желательным, и он прошел курс лечения.
Оно не удалось.
Неудивительно, думал Майкл, что его присутствие смущало девушку. В мире физического совершенства он был больным калекой; в мире бессмертных он был обречен.
Для него еще могла существовать надежда. Чедвик был ведущим ученым в области генетики в Новой Шотландии, возможно, лучшим на всем Атлантическом континенте. Если помощь еще можно было найти, то только здесь. Но Майкл знал несколько больше остальных о недавних триумфах и неудачах науки о жизни. Его отец находился под покровительством Дарвина: первопроходец в расшифровке генетического кода, один из черпателей чудесной пыли, пришедшей на землю в виде великого метеора Адамавары.
В несколько кратких мгновений, когда Майкл говорил с отцом по трансатлантическому телефону и был далеким свидетелем его тревоги, до него дошло, что ему предсказывают. Умереть в девятнадцать или двадцать лет в мире, старейшие обитатели которого родились во времена Христа, вдруг показалось жесточайшей из возможных судеб. Если бы он только знал, что должен остаться незаконченным, то заботился бы намного лучше о своем бренном теле.
И не было утешения в осознании того, что, если бы не случай, он мог дожить бы до дня, когда генетика нашла бы метод лечения синдрома Кордери и устранила извращенно упрямый пережиток обычной смертности из мира людей. То, что он, один из всех, был тяжело ранен в дорожном происшествии, теперь казалось особенно коварной иронией.
Звонок под столом секретарши отвлек Майкла от невеселых мыслей. Она приветливо улыбнулась, приглашая его войти. Она даже смогла смотреть, как неловко он поднимался, опираясь на палку, прежде чем проковылять в святая святых.
Чедвик встал при виде посетителя и хотел поддержать его, но Майкл отстранился, прошел к креслу у стола, сел.
Доктор сел за стол, взял лежащее на столе досье и открыл его чисто символически, дальше оно могло не понадобиться.
– Когда здесь будет твой отец? – спросил он.
– Завтра. Он вылетает сегодня вечером из Хитроу.
– Может быть, ему лучше все объяснить тебе? Он смог бы это сделать, как и я… и более спокойно.
– Наоборот, – сказал Майкл. – Уверен, это подействует ему на нервы, и мне будет труднее. Я знаю, что ты немногим можешь мне помочь, но хотелось бы знать, тогда я был бы с отцом на равных. Мы бы оба знали, о чем речь.
– Понимаю, – сказал Чедвик непонимающим голосом. – Хорошо, может быть, мне будет легче, если ты скажешь о своих знаниях в области биологии бессмертия.
– Знаю немного, несмотря на родню. Прочитал об этих делах. Я не думал идти в медицину или генетику. У меня вообще не было мыслей о карьере, а сейчас, видимо, они вообще мне не понадобятся.
Чедвика смутили эти слова. Черные волосы доктора были коротко подстрижены, в них проглядывала седая прядь – странная для законченных людей. Он выглядел очень почтенным, хотя его преобразовали едва ли более десяти лет назад, – на сорок-сорок пять лет, если судить по календарю.
– Да. Извини.
– Не надо, – сказал Майкл отрешенно. – Моя ошибка. Я же не отвечаю на твой вопрос. ДНК, ответственная за превращение, – одна из хромосомных кислот, занесенных на землю метеором Адамавары, что мы знаем благодаря недавним работам моего отца и другим, написанным более тысячи трехсот лет назад. Некоторые из молекул могут присоединиться – биохимическим звеном, не совсем ясным для нас, – к игрек-хромосомам человека и других млекопитающих. Они это делают, если игрек-хромосома изолирована от икс-хромосомы, сопровождающей ее в сперматозоиде.