Когда он очнулся, в удивительной тишине, словно он был не среди битвы, а дома, на своей чистой постели, над ним тихо проплывали глубокие водяные бездны. И глядя в эту безмятежно текущую толщу воды, с легкими тенями кораблей, которые шли по ней где-то там, на недосягаемом для его понимания верху, он вдруг ощутил поразительное по силе желание встать и убить столько врагов, сколько будет нужно для того, чтобы это царство, все те существа, что его населяют, и та прекрасная женщина, которая правит ими, могли жить спокойно и чтобы он не выглядел неблагодарным за то гостеприимство, какое здесь нашел со своими друзьями. Он встал и посмотрел перед собой. Акула-молот, чьи черные плавники шевелило тихими завертями донное течение, лежала с разорванным горлом, а подле нее в безмятежной позе был Трафальгарский Триумф. Сантехник встал перед ним на колени, поцеловал его в мертвые глаза, а потом поднялся, подобрав свой меч, и закричал, устремившись в толпу; и те Сайрокрылы, что успевали заглянуть в его лицо, беспрекословно умирали, прежде чем он наносил удар.
Раскаленным ядром пронесся он по полю, насыщая свое чувство справедливости, и те из врагов, кто, оказавшись близ него, по странной случайности уцелевал, на долгие годы сделали сантехника главной угрозой для малых детей. «Вот, язви тя в душу, Сантехник придет», – говорили они расшалившимся Сайрокрыльчикам, и те моментально садились вышивать крестом.
Он остановился, когда рука с мечом не могла уже подниматься. Битва откатывалась в сторону; он стоял среди искалеченных тел, вырванных жабр и гирляндами стелющихся по песку молок. Отзывчивая Мисюсь черной тенью сновала над побоищем, поглощая врага повзводно. Мимо пронесся единорог с самурайским кличем: «Шинкуй минтай!», и где он махал головой вправо, была улица, а где влево, там был переулочек, а если он не распылялся, то перед ним открывалась прямая перспектива; и на его рогу агонизировали два-три нанизанных врага, как контрамарки на музейном штыре. Из столбов ила, застилавших сражение, вышел, прихрамывая, Генподрядчик, с азартным выражением расцарапанного лица, придерживая окровавленную руку.
– Даже не припомню, когда получал такое удовольствие, – сообщил он. – Где и отдохнуть интеллигентному человеку, как не в извечной битве добра со злом. Сейчас вот руку перевяжу – и назад.
– Собаку мою убили, – глухо сказал сантехник.
– Что? – не понял Генподрядчик.
– Собаку.
– Жалко, – сказал Генподрядчик. – Не сиди, в гробу успеешь насидеться. На левом фланге у Эдгара стол отбивают. Пошли, иначе все насмарку.
Волны Сайрокрылов с неистовым упорством лезли на Столовый Холм. Эдгар отбивался как мог. «У меня в библиотеке остались наметки торжественной речи, – с огорчением сказал он подоспевшему сантехнику. – О нашей сегодняшней победе. Я рассчитывал сам сказать, да, видно, не судьба. Воспользуйтесь тогда, там есть удачные находки. Найдете в третьем томе Боссюэ, между страницами». Сантехник не успел произнести бессмысленного ободрения, как защита холма была прорвана и Эдгар кинулся крепить ряды. Сайрокрылы с воплями свирепого восторга гарцевали на восточном склоне, размахивая рдяно тлеющими удочками на мордах. «Вторая глава, – застонал сантехник. – Мы же ее так и не произвели». «Лист бумаги есть?» – спросил Генподрядчик. «Что?» «Бумаги, говорю, дай». Тот нашел в кармане трамвайный билет. «Иди помоги Эдгару», – распорядился Генподрядчик и вскочил на стол. «Держись, Эдгар! – заревел сантехник, бросаясь к восточным склонам. – О Элберет Гилтониэль! В очередь, сукины дети!» Сайрокрылы облепили его со всех сторон, в их пряной толще он ворочался, как медведь, пластая их на стороны. Генподрядчик, замерев на мгновенье, с высоты стола оглядел разом все битвенное поле – и опустевшие низины, где полегли лучники и где не видно было Ясновида, и бурное кипенье обоза, где засадный полк, переданный им в опытное распоряженье Репарата, сшибся с остервенелым врагом, которому некуда было отступать, и пространные равнины, где по местам оживлялись и затихали стычки той теперь уже, без сомнения, великой и час от часу все более легендарной битвы, которой суждено войти в вышеупомянутые анналы и в национальное историческое сознание под именем Великого Рыбного Дня, – и, оглядев все это, он успокоенно вздохнул и прикрыл глаза, словно вокруг него не бурлили прорвавшиеся враги и у него не оставалось еще великого множества случаев отойти в прошлое с этим приснопамятным днем. Но вопли битвы, слившиеся в один, снова ударили в его слух. Медлить было нельзя. Он нацарапал на трамвайном билете несколько слов (какие именно – он не рассказывал впоследствии никогда и никому), сунул листок в приемное окошко, ударил ногой по хищной морде Сайрокрыла, прорвавшегося первым, и запустил Стол на полную мощность. Внутренность его загудела и заухала, дико закричали Сайрокрылы, заливая вершину холма, а из Стола уже тянулся длинной лентой готовый текст, – Генподрядчик нетерпеливо выдрал его и пробежал горящим взглядом. Сайрокрылы, цепляясь жвалами, карабкались на Стол, смыкаясь кругом Генподрядчика; от их горящих удочек Стол начинал тонко дымиться. «Это она!» – прокричал Генподрядчик крутящемуся в рукопашной сантехнику, победно маша длинным листом. Из Стола ударил язык пламени, от которого шарахнулись опаленные Сайрокрылы; в мгновение весь он охвачен был огнем; темные фигуры разлетались от него, с бенгальским огнем на хвостах и разнородными воплями; сантехник обернулся: тяжелый взрыв дарования, вложенного щедрыми богами, разнес стол в клочья, и над клубящимся хаосом огня, композиционных приемов, бронзовых накладок и полированного дерева взлетел выброшенный ударом Генподрядчик, описал диковинно прекрасную кривую, пал к ногам сантехника и, показав ему догорающий клочок бумаги со словами: «Это была она», погрузился в добросовестное беспамятство.
* * *
Когда он из него вышел, то увидел себя на чистой постели и готов был уже подумать, что находится, слава Богу, у себя дома, но, услышав за дверью песнь о великой победе, свершившейся с его участием, понял, что ошибался, поскольку у него дома такие песни не пелись. Дверь отворилась, и вошел сначала сантехник, в черном бархате, и на лице его уж точно не было иной печати, кроме печати беззаботной оживленности, а за ним вбежал единорог, скакнувший сразу с ногами в постель, чтобы взбодрить ослабшего друга, а за ними с улыбкой вошла владычица и, став у дверного столба, глядела на встречу боевых товарищей. «Мы одолели!» – кричал единорог. «И в страхе бежали проклятые Сайрокрылы, – сказал сантехник, и на лице его Генподрядчик увидел вернувшееся удовольствие от своих шуток. – Так что поднимайся, ужинать пойдем».
Наши победили, но потери были велики. Одеваясь в праздничное, Генподрядчик узнавал подробности. Великан, убитый Ясновидом, когда тот сражался в авангарде, был Хнут, порочный сын Хариберта, вследствие чего наступление было морально расстроено в самом начале битвы; сам Ясновид был найден сильно израненным, но живым под грудой трупов, и меч его снова был сломан, однако кузнецы обещали, что до свадьбы откуют. Торн, потерявший девять десятых своего воинства убитыми и деморализованными и сам тяжело раненный при отступлении, рассудил за благо заключить с Прелестой мир на 50 лет и уже начал вносить обильные контрибуции. Множество легенд уже рассказывалось об этой битве. Был во вражеском стане витязь, умевший в бою менять пол; эта способность досталась ему от дедушки (или бабушки) по материнской линии, рыбы мероу, относительно которой капитан Кусто в своей интересной и хорошо иллюстрированной книге «Сюрпризы моря» замечает, что эта разновидность каменного окуня, наряду с морскими карасями, обладает привилегией менять пол в течение жизни, что в старости составляет живейшую часть ее воспоминаний. В боевых условиях эта способность давала большие выгоды, если правильно ее поставить. Именно, когда ратник, переведя дыхание, видел на поле брани, среди хрипящих трупов и вздыбленных конских тел, маленькую девочку в желтых сандаликах, двояковыпуклых очках и с вялой ромашкой в руке, спотыкливо бредущую к нему с пронзительным распевом: «Дядя милиционер, а я заблуди-илась», он, конечно, брал ее под свое покровительство и, оглядываясь, выбирал дорогу, которой безопаснее было бы вывести это синюшное создание в тыл действующих войсковых соединений. Тем временем у него за спиной девочка уверенно превращалась в здорового детину с палицей в руках, которой он ударял отвлекшегося врага по макитре до тех пор, пока тот навсегда закаивался защищать маленьких девочек. Эту особенность, однако, сумели своевременно распознать, и ее обладателя за неспортивное поведение забросали черепахами с режущей кромкой, причем от каждого удара он рефлекторно менял пол, что, в общем, скрасило эту монументально-сумрачную битву. Был еще один, неуязвимый для мечей и копий, но его тоже убили, просто это заняло больше времени. Много памятного было совершено и сказано в этой битве, и те, кому привелось уцелеть в ней, могли с чистой совестью повторить то, что сказано было некогда о другом сражении, ничуть не менее славном:
