Ночь была прекрасна. Звёзды буквально усыпали всё небо. Ярко светила полная молодая луна. Иуда недолго постоял у высокой шелестевшей листьями осины. Это дерево было единственным, которое росло возле самого дома. Он собирался уже пойти на покой, как неожиданно сзади кто-то сильно, железной хваткой, взял его за запястья рук, до жуткой боли заведя их далеко вверх за спину и крепко опутав верёвками. Позвать кого-нибудь на помощь Искариот не успел, но зато почувствовал, как что-то жёсткое, разрывая губы, царапая язык и выбивая зубы, быстро и грубо, словно молотком, забили ему прямо в рот. Теперь даже хрип не мог вырваться из его горла. Мой бывший доносчик был крайне удивлён, озадачен, испуган этим внезапным нападением. Он хотел обернуться, дабы увидеть набросившихся на него неизвестных злоумышленников, но ему тут же натянули на голову грязный и пыльный мешок, отчего сразу же стало трудно дышать. Тогда Иуда сделал попытку вырваться из цепких объятий неизвестных разбойников, но его держали столь крепко, что не только освободиться из плена, но даже пошевелиться у него не получилось. Мысли в беспорядке и панике носились в голове уроженца Кериота. Он находился на грани лёгкого помешательства.
«Это грабители!? Они пришли забрать мои деньги?! А, может, Малх подослал их, ведь он видел, как я продавал землю. Или сам первосвященник? Или…» – но эту внезапно пришедшую мысль Иуда в страхе прогнал, слишком уж невероятной показалась она ему.
Тем временем Искариот почувствовал, как его ноги оторвались от земли, ему что-то накинули на шею, и дыхание тут же перехватило, причём до того сильно, что перед глазами поплыли разноцветные круги. Внезапно Иуда понял, кто эти люди, напавшие на него. Он догадался, от кого они пришли, и что они сейчас с ним проделали. «За что?» – хотелось громко закричать ему. Только вот крик застрял в глотке, и вместо него наружу вырвался какой-то противный до тошноты хрип. Затем в ушах у Искариота раздался чей-то сильный хохот, непонятные крики, истерический плач, весёлая музыка и затем всё разом стихло. Бывший ученик Иисуса сильно задёргался, завертелся, заизвивался как змея, задрыгал ногами, тщетно ища, на что бы опереться, но под ним была пустота. Иуде вдруг почему-то очень сильно захотелось помочиться, и он в тот же миг ощутил, как что-то горячее, словно кипяток, быстро заструилось по его мелко дрожавшим ногам. Более ничего другого уроженец Кериота почувствовать не смог, ибо уже перешагнул ту границу, за которой начиналась смерть.
* * *
Когда после казни Иисуса из Назарета пройдёт всего три месяца, из Рима в Иерусалим приедут люди из Рима по поводу пропажи тела нищего иудея. Первосвященнику Каиафе всё-таки удастся отправить на меня жалобу в Дамаск легату Сирии, который затем и переправит её в Рим. Расследование то, правда, будет недолгим, времени много оно не займёт, и римский сенатор вскоре уедет ни с чем, если не считать, конечно, богатых подарков, полученных им от местной иерусалимской знати. А тело казнённого Назорея, то ли пропавшее самым чудесным образом, то ли похищенное неизвестными злоумышленниками, так никогда и никто не найдёт.
Мои отношения с Иосифом Каиафой, главным священником иерусалимского Храма, с каждым днём будут продолжать ухудшаться, а случай с его начальником храмовой стражи вообще сделает нас кровными врагами.
Марию, что приходила ко мне в ночь накануне казни проповедника, назвавшись его женой, после избиения камнями нам удастся спасти. Израненную и покалеченную девушку я прикажу доставить в свой дворец в Иерусалиме, а оттуда уже переправить в резиденцию в Кесарии. Моя жена, Клавдия Прокула, услышав от меня подробный рассказ о судьбе юной галилеянки, возьмётся сама за ней ухаживать. Молодой и сильный организм Марии, благодаря доброму и внимательному уходу, победит болезнь, и она буквально через месяц выздоровеет и встанет на ноги. Раны на её теле затянутся, не оставив ни малейшего следа, кроме, пожалуй, незаживающих шрамов в душе.
Мы с женой полюбим эту галилеянку, полюбим её за кроткий нрав и добрый характер. Пройдёт совсем немного времени, и они с Клавдией вообще очень станут хорошими приятельницами, и это меня удивит более всего, ведь порой сложно понять, что общего может быть у нищей девушки и внучки римского императора.
После того, как Мария полностью поправится, я по настоянию жены предложу ей остаться в моём доме, но не в качестве служанки или наложницы, а подруги и сестры. Перед бедной девушкой открывались тогда прекрасные перспективы её будущего, если бы она согласилась поехать с нами в Рим. Ведь не всю же свою жизнь я собирался провести в этой треклятой стране. Но галилеянка без объяснения причин откажется от наших предложений. Перед отъездом моя жена подарит ей большую сумму денег.
Ребёнка, которого она очень ждала, Мария так и не родит. Хотя, может быть, годы спустя она вновь выйдет замуж, ведь горе со временем забывается, и вполне вероятно, родит ещё много детей? Но я об этом уже не буду иметь никаких сведений, так как никогда больше ни мне, ни моей жене не придётся встретиться с нашей милой и доброй галилеянкой, которую успеем полюбить и прикипеть к ней всем сердцем. Постепенно горечь расставания с Марией забудется. У нас появятся совершенно другие заботы, мы сами станем ожидать ребёнка, первенца, и будем от того безмерно счастливы.
Жена моя вскоре окончательно избавится от мучавшего её недуга. Может, этому помогут горячие целебные воды источника Киллирое? Или удивительно чистый и сухой воздух Палестины станет причиной исцеления Клавдии? Возможно, что-то другое? Но жена моя будет свято верить, что здоровье ей вернул проповедник из Капернаума по имени Иисус.
«Кто знает? Вполне вероятно, она права? И тот оборванец, казнённый по моему согласию, действительно был», – буду раздумывать я, рассматривая маленький железный крестик, непонятно как оказавшийся у меня, и который я не выбросил только по настоятельной просьбе жены. Всякие мысли станут роиться в моей голове, но не во все захочется верить. Правда, одна из них в первые недели после казни Назорея будет возникать чаще всего, вот она-то и станет мучить меня постоянно, ибо не находилось на неё достойного ответа. Вопросы, вопросы, вопросы… Их было много всегда, очень много и, главное, что количество их будет увеличиваться по мере удаления от тех давно ушедших событий: «Можно ли было спасти нищего того проповедника? Так ли уж был он опасен для империи? Перехитрил ли меня первосвященник, втянув в свои внутренние разборки? Или я сделал вид, и так захотелось думать, что меня обманули и ввели в заблуждение?» И всего лишь единственный ответ на все многочисленные вопросы для собственного оправдания: «Ведь он сам пожелал пойти на крест!»
Время всегда проходит очень быстро. Я ещё долгих три года буду прокураторствовать в Иудее и успею закончить строительство водопровода, который впоследствии даже назовут моим именем. На возведение акведуков, по которым вода станет поступать в город, придётся затратить много сил и средств, но зато этот канал решит важную проблему для моих легионеров в крепости Антония. Правда, во время строительства я вынуждено воспользуюсь священной казной иудейских священников, чем, естественно, вновь вызову их неудовольствие и озлобление, но ведь деньги-то пойдут на благое дело, а не в уплату неблаговидных поступков. Как-то мне придётся даже намекнуть об этом первосвященнику, который придёт ко мне с очередной жалобой на моих легионеров. Он молча выслушает мои слова, и более мы с ним встречаться не будем.
