смерть лицом к лицу, как пристало мужчине и джентльмену. В тот миг, когда нож Гиены завис над ним, пуская щербатым ржавым лезвием гальванически-солнечные сполохи по стенам, Герти подчинился инстинктивному желанию тела, оглушенного страхом и не способного ни к каким героическим порывам. Сжался, лежа на боку, обхватив себя за ноги, как ребенок.
Строки молитвы не шли на ум, прыгали вразнобой, как звуки фортепиано, по клавиатуре которого долбит кулаками пьяный докер. Не было ни благочестивых мыслей, ни мелькающих перед глазами памятных отрезков жизни. Только глухое отчаянье загнанной в угол крысы, над которой нависает тень кошачьей лапы. И совсем уже глупая и неуместная мысль: «Что это у меня, черт побери, привязано к ноге?..»
Пальцы, не слушаясь более Герти, точно в этот смертный миг решили действовать по собственной воле, не сообразуясь с мозгом, рванули штанину на правой ноге, обнажая грязную тощую щиколотку. И на миг замерли, встретившись с тем, чего никак не ожидали обнаружить под истрепанной грязной тканью. С чем-то вроде повязки из прочной поскрипывающей кожи, назначение которой еще несколько мучительно долгих долей мгновения оставалось непонятным.
«Вот что натирало мне ногу, – была первая мысль. – А ведь я был уверен, что снял эту штуку раньше…»
Вторая мысль, неспешная и столь же никчемная, тянулась слишком долго. Обрывая ее, Герти позволил пальцам и дальше действовать самостоятельно. Не стесняемые более ничем, они справились наилучшим образом. Потащили, надавили, повернули…
– Ах ты дрянь, – изумленно выдохнул Гиена, все еще стоящий с занесенным ножом над Герти. – Ах ты фальши…
Сдвоенный выстрел из дерринжера прозвучал почти беззвучно – раскат грома скрал звук едва ли не полностью, оставив лишь приглушенный хлопок вроде того, что бывает, если чересчур поспешно откупорить бутылку игристого вина. В первое мгновение Герти даже показалось, что никакого выстрела не было. Осечка. Еще одна насмешка Левиафана.
А потом он увидел лицо Гиены.
Он отчего-то не пытался опустить занесенный нож. Состоящая из лоскутов маска на миг разгладилась, а глаза в ее щелях, прежде блестевшие влажным звериным торжеством, сделались как будто задумчивы и… Спокойны. Впервые за все время – спокойны.
– Фальшивка, – неожиданно тихо произнес Гиена, сглатывая. Губы его начали мелко подрагивать. – Это было нечестно. Он ведь тебе подыграл, да?
Уронив нож – тот жалобно задребезжал по металлической палубе, – Гиена прижал руку к животу. Наверно, рука была в чем-то испачкана, потому что ткань под ней мгновенно стала мокрой.
– Это все… нечестно. – Гиена с недоумением посмотрел на собственную руку. – Так не должно было. Неправильно.
Из его живота на палубу плеснуло красным. Потом еще раз. Кровь толчками выбивалась из Гиены, оставляя вокруг его стоптанных башмаков грязно-алые разводы. Герти подумалось, что стюардам «Графа Дерби» придется немало повозиться, чтобы убрать все это…
Гиена упал неподалеку от самого Герти, зашипев от боли. А может, от ярости. Перестав быть опасным, он мгновенно сделался жалким, как всякий умирающий зверь. С трудом поднявшись, Герти некоторое время смотрел на него, елозящего по палубе тощим телом. Бесполезный дерринжер с обоими разряженными стволами сам выпал из его руки.
– Ты сам виноват, – сказал Герти, обращаясь к своему близнецу в маске из вздувшейся багровой кожи, перехваченной дратвой. – Мы могли закончить все это иначе. Но ты все сделал неправильно. Я все сделал неправильно.
Гиена ухмыльнулся. Даже поверженный, корчащийся в луже собственной крови, он смотрел на Герти с яростью, ничуть не притупленной болью.
– Думаешь, ты выиграл? – проскрежетал он, пытаясь нащупать что-то окровавленной рукой. – Черта с два! Я все равно получу что хотел, ясно? Проклятый остров, ты зря думаешь, что справишься с Гилбертом Натаниэлем Уинтерблоссомом!
Гиена схватил нож быстрее, чем Герти успел бы отпрянуть. Но он не пытался его ударить. Лезвие в его руке дрожало, как осенний лист на ветру. Оно уже не могло никому повредить. И не стремилось.
– Я все равно тебя перехитрил, проклятый остров. Я все равно сбегу отсюда. Так или иначе. Ты не сможешь меня задержать.
Лезвие стало пилить швартовочный трос, последний из тех, что держал «Графа Дерби» у причальной мачты. И без того изрезанный и истончившийся, он, к ужасу Герти, таял буквально на глазах, когда по нему скользило зазубренное лезвие.
– Стой! Что ты делаешь, безумец! Тебе не улететь отсюда, неужели ты не понял? Новый Бангор не выпустит тебя!
Гиена ухмыльнулся, между его пожелтевших зубов потянулся густой карминовый сгусток.
– Мы сделаем это вместе, фальшивка. Ты и я. В небо. К черту остров. Он нас не остановит. Вы взмоем над ним, понял? Понесемся прочь. До самого Лондона. Я так давно не был в Лондоне… Не хочу умирать у черта на рогах, в Полинезии. Знаешь, здесь отвратительный климат. Слишком жарко. Слишком…
– Не будь дураком! – крикнул Герти, расширенными глазами наблюдая за тем, как с треском лопаются волокна троса. – Над городом гроза! Ты не пролетишь и мили! Ни единого шанса! Ты сгоришь вместе с дирижаблем!
Он поймал взгляд Гиены. Тот более не был яростным. Скорее уставшим и печальным. Полным какой-то неизъяснимой грусти, похожей на заслонившую отгоревший летний небосвод легкую осеннюю дымку.
Такой взгляд бывает у человека, который, закончив сложное и утомительное дело, наконец возвращается домой и оглядывает ставший привычным пейзаж, стоя на трапе корабля.
– Слишком жаркая здесь погода. Она царит здесь четыреста семьдесят дней в году. Так мне сказал один офицер с «Мемфиды». А мне казалось, что в году гораздо меньше дней… Он был прав. Год на Новом Бангоре длится очень долго. Бесконечно долго. Я даже не представлял, что так долго…
Герти успел расслышать треск лопающихся волокон. Но не успел по-настоящему испугаться. Даже тогда, когда его тело, неуклюже изогнувшись, бросилось к дверному проему – черному прямоугольнику пустоты, пронизанному трещинами молний. В лицо хлестнуло ледяной водой, а порыв ветра едва не вдавил его обратно в чрево дирижабля. Потеряв на пороге равновесие, Герти взмахнул руками, пытаясь прогнать прочь мысль о том, что он стоит на краю пропасти.
Он не помнил, как его руки нащупали мокрый трос, помнил лишь, как горят ладони, скользящие по грубым волокнам. Помнил, как перебирался навстречу причальной мачте, чувствуя себя крысой, взбирающейся на палубу корабля по швартовочному тросу. Некстати вспомнилось: в порту на швартовочные тросы вешают специальные металлические круги, чтоб грызуны не забирались на борт. Но это не всегда помогает. Иногда крысы бывают слишком хитры. И слишком проворны…
Трос лопнул в тот момент, когда Герти коснулся дрожащей мокрой рукой металлического поручня причальной мачты. Туго натянутая струна, связывавшая «Графа Дерби» с землей, мгновенно ослабла и
