Нас несказанно обрадовали эти новости. Как оказалось, наземная операция не просто началась, но уже была близка к завершению. Ирак валялся на заднице, задрав лапки. Но проблема, которую принес с собой Джозеф Смолл, заключалась в том, что американцев теперь стало в тюрьме больше и, следовательно, они больше трепались друг с другом. Причем они не прислушивались, проверяя, есть ли поблизости охранники, а просто вспыхивали спонтанно, и последствия были плохими для всех нас. Меня по-прежнему очень беспокоило, что нас могут разлучить.
Джозеф нас очень забавлял, потому что он оказался заядлым курильщиком и постоянно выпрашивал сигарету, однако делал он это всегда агрессивно, поэтому его неизменно посылали к такой-то матери.
А вот Динджеру, образцовому дипломату, каждый раз, когда нас навещал майор, удавалось получить курево.
В конце концов мы решили больше не начинать разговоров с американцами первыми. Они начинали болтать друг с другом, а мы ждали, последует ли реакция со стороны охранников. Если все было тихо, мы присоединялись, постоянно стремясь получить как можно больше информации. «Кто-нибудь связывался с Красным Крестом? — спрашивали мы. — Нашим известно о том, что мы остались в живых?»
Джозеф Смолл сообщил нам, что через Красный Крест никакие сведения о нас не поступали; мы по-прежнему числимся пропавшими без вести. Буш только что заявил, что если все до одного пленные не будут освобождены, союзные войска не остановятся, пока не дойдут до самого Багдада. Для нас в этом было хоть что-то приятное: по крайней мере наши побеждали, и существовала большая вероятность того, что нас освободят. Однако нельзя было исключать и то, что нас не освободят. Нам было известно, что иракцы поддерживают связи с Фронтом освобождения Палестины. А что, если мы окончим свои дни лучшими друзьями Терри Уэйта,[24]обнимая ту же самую батарею?
Во всем этом были и забавные стороны.
— Кто там? — гремел голос.
— Майор Джозеф Смолл, морская пехота.
— Капитан Рассел Сэнберн, морская пехота.
— Летчик?
— Так точно, сэр!
Это был настоящий, хороший, здоровый, простоватый юмор.
На следующий день после появления Джозефа Смолла в тюрьму принесли на носилках сержанта-медика Троя Данлэпа, получившего травму позвоночника. Вместе с ним была взята в плен женщина-врач, получившая переломы обеих рук. Остальные члены экипажа сбитого вертолета «Блэк хок» погибли. Естественно, американцы сразу же постарались связаться с Данлэпом.
— Майор Смолл? Майор Джозеф Смолл? Проклятие, сэр, я входил в состав поисково-спасательной группы, отправленной за вами!
Мы убедились в том, что Трой запомнит и наши имена на тот случай, если его вследствие серьезной травмы освободят раньше остальных.
Вскоре прекратились бомбардировки, что подтвердило слова Смолла. Бомбежки мы использовали в качестве барометра. Если они снова возобновятся, мы поймем, что переговоры о мире зашли в глубокую задницу. Днем прогремели два взрыва, один за другим. После первого с громким шумом в воздух взмыли птицы, послышались крики. Наши надежды на скорое освобождение затихли вместе с отголосками взрывов.
Я старался найти в ситуации светлые стороны. Теперь иракцам всыпали по первое число и наши сухопутные войска. Из слов Смолла вытекало, что счет идет уже не на недели, а на дни. И если начались дневные налеты, значит, дела идут очень хорошо. Но огня зенитных орудий слышно не было. Вечером Джераль подтвердил, что на самом деле это какой-то самолет перешел над городом через звуковой барьер — чей, наш или иракский, он сказать не смог.
Рано утром третьего марта наружные ворота распахнулись, а вслед за ними и ворота, ведущие из тюрьмы во внутренний двор. Послышался громкий звон ключей, голоса, крики. Открылась дверь камеры Дэвида. Мы напрягли слух, пытаясь разобрать, в чем дело.
Мы услышали:
— Ты отправляешься домой.
Мы переглянулись, и Стэн сказал:
— Твою мать, ребята, это хорошая новость.
Наша дверь тоже распахнулась, и на пороге появился охранник с листом бумаги в руках.
— Стэн. Динджер. Вы отправляетесь домой. Ждите здесь.
И никакого Энди. Это было одно из худших мгновений в моей жизни. Подтверждались наши худшие опасения. Нас оставят в качестве заложников.
Повернувшись к Динджеру, я сказал:
— Если вернешься домой, не забудь встретиться с Джилли.
Динджер и Стэн на прощание крепко пожали мне руку.
— Не беспокойся, — сказали они.
Не беспокоиться? Да я готов был свалиться в обморок!
Оставшись в камере один, я провел первую пару часов, страшно жалея себя любимого. Я радовался за ребят, но это не мешало мне чувствовать себя покинутым. После стольких недель дружеского общения внезапное одиночество причиняло чуть ли не физическую боль. Я заставлял себя обдумывать различные варианты. Война должна уже закончиться, в этом не было никаких сомнений. Мы знали, что боевой вылет Смолла был одним из самых последних, совершенных союзной авиацией, а с тех пор уже прошло несколько дней. Так почему же освободили только троих из нас? И действительно ли их освободили?
Днем меня навестил майор со всей своей свитой.
— Да, это правда, — сказал он. — Двое ваших товарищей отправились домой. Очень скоро они будут дома и встретятся со своими родными. Возможно, вскоре и вы тоже отправитесь домой. Может быть, через день, может быть, через два. Не знаю. Но помните, я не имею никакого отношения ко всему тому, что произошло с вами в других местах. Я отвечаю только за то, что происходит здесь. Здесь с вами обращались хорошо.
Я кивал словно лунатик, соглашаясь с каждым его словом. На прощание майор дал мне два апельсина, и как только за ним закрылась дверь, я их сожрал, целиком, вместе с кожурой. Мне стало немного получше.
Ближе к вечеру меня вывели из камеры во внутренний двор, на солнечный свет. В течение пяти минут я купался в его лучах, затем ко мне подошли двое охранников, которые завели со мной беседу о звездах поп-музыки. Они отстали от жизни лет на двадцать, но я не собирался говорить им об этом. Я как ни в чем не бывало обсудил достоинства нескольких песен «Бони М» и «Аббы», кивая так яростно, что у меня едва не оторвалась голова. Все были очень любезны, и я догадался, что это неспроста.
Я целый час грел свои кости на солнце, чувствуя бесконечное наслаждение. Когда солнце зашло, меня отвели обратно в камеру, но надежды мои крепли.
В эту ночь с Джозефом Смоллом произошло что-то странное. Я лежал на полу камеры и вдруг услышал, как дверь его камеры отворилась, и туда вошли люди. Раздались невнятные голоса, через минуту дверь закрылась, и звуки затихли вдали. С наступлением темноты охранники покинули наш корпус. Мы трое, оставшиеся в тюрьме, начали говорить, и я спросил Смолла, что произошло.
