семьи.
— Как всплыла история, связано с нами обоими, — сказал Друскат.
— Не понимаю.
«Долгое время, — думал Друскат, — мне хотелось быть таким, как он, остроумным, находчивым, легкомысленным, нахрапистым. Иной раз я пытался, но это меня утомляло, не шло мне. Ему легко удавалось завоевывать людей, а я порой обижал их. Двадцать лет я восхищался Максом Штефаном и ненавидел его, завидовал ему и считал его достойным сожаления, он и притягивал меня и отталкивал и, быть может, победу над ним мне посчастливилось одержать потому, что в конечном счете я у него учился».
Друскат задумчиво глядел на Штефана, расчесывая гребнем волосы и приглаживая их рукой, потом сказал:
— Сколько мы друг друга знаем, мы и дружим и ссоримся. Ты вечно бросал мне вызов.
Оба стояли уже одетые, Друскат поднял чемоданчик.
— И ты тоже, — сказал Штефан, раздвинул занавес из ветвей, легонько поклонился, пропуская Друската вперед; он снова держался так, будто не в силах был принять всерьез никого и ничто.
— Я тебя раз догнал, ты не мог успокоиться, захотел перегнать меня, пришлось мне снова взять разбег. По-моему, мы бросали друг другу вызов не от одной несговорчивости и не потому, что только один из нас мог быть первым. Уже несколько лет, как говорит Анна, мы заодно, но у нас разное представление о жизни. Тем временем мне стукнуло сорок, и нужно было наконец пробить свою жизненную концепцию, не то бы я пропал.
Они шагали рядом, насколько позволяла узкая тропинка. Друскат — он был почти на голову ниже приятеля — снизу вверх заглянул Штефану в лицо:
— Ты, Голиаф, преграждал мне дорогу, я был обязан победить тебя. И победил, потому что наконец приспело время, потому что этого ждали вместе со мной многие. Помнишь, как пару недель назад нам довелось осматривать твою образцовую деревню?
Весной Совет по вопросам сельского хозяйства направил около пятидесяти человек — крестьян, председателей кооперативов и бургомистров из округа, мужчин среди них было, конечно, большинство, — на экскурсию в Хорбек. Ознакомительное турне включало поездку пароходом по живописному озеру Рюмицзее, предполагалось подать кофе, а обед — прошел слух насчет угря — собирались устроить у Анны Прайбиш, знаменитой хорбекской трактирщицы. Все охотно приняли приглашение.
Экскурсанты со знанием дела и тихой завистью полюбовались производственным оборудованием и общественными сооружениями кооператива «Светлое будущее» — в самом деле сегодняшний день Хорбека, казалось, предвосхищает деревню грядущего, — репортеры отсняли впечатляющие кадры, на каждой фотографии Макс Штефан, авторитетная персона. Потом все пошли смотреть кооперативный центр отдыха, который тоже слыл образцовым; Друскат помнил, как он появился.
Гости группками неспешно шли по деревенской улице, непринужденно переговариваясь, обмениваясь впечатлениями и чуточку, пожалуй, сплетничая — как обычно, когда собираются вместе люди, которые давненько друг друга не видали. Гроссман из Совета округа, недавно выдвинутый на пост начальника отдела, шагал впереди нестройной процессии. Вот он поднял руку и крикнул, что все спокойно могут еще поглазеть на достижения деревни Хорбек, но через полчаса нужно собраться у пристани, у той самой, которую Штефан построил за государственный счет с помощью саперного подразделения, чтобы польский генерал смог сойти на берег, — стало быть, через полчаса сбор у пристани, тогда удастся вовремя отчалить.
Гомолла — он, кстати, тоже был здесь, — опираясь на трость, в сопровождении Штефана и Друската шел позади любознательных специалистов.
Вдруг на окраине деревни шествие застопорилось, путь преградили дорожные машины. Штефан протянул Гомолле руку, на сей раз старик принял помощь: чтобы выйти на тротуар, пришлось карабкаться через кучу щебня.
Друскат остановился.
«Что это дорожники делают в Хорбеке?»
«Хотите шутку?» — ухмыльнулся Штефан.
«Конечно», — сказал Гомолла.
И Штефан, шагая дальше, рассказал:
«Звонит мне тут один недели две назад из Совета округа, Гроссман, звонит, стало быть, и говорит, заявлена-де парламентская делегация из Парижа, непременно желают осмотреть какой-нибудь кооператив, ясное дело. Значит, какой...»
«Естественно, Хорбек», — мигом догадался Друскат.
«Вот именно».
«Погоди. — Друскат схватил Гомоллу за рукав. — Я тебе скажу, как он это провернул, — он оглянулся на Штефана: — Ты позволишь, Макс?»
«Пожалуйста». — Штефан не возражал.
«Он, очевидно, сказал: порядок, товарищи, нам есть что показать, только вот улица, она скорее смахивает на знаменитую тысячу озер в миниатюре — выбоина на выбоине, в дождик во всяком случае. А теперь шутки в сторону: что подумает капиталистическое окружение о социализме, ежели по щиколотку утонет в нашей грязи...»
Штефан хихикнул, ему было очень забавно, как ловко Друскат передразнивал его собственные шумные манеры: голос, мимику, внушительную жестикуляцию. Друскат загубил в себе актера, Штефан веселился и понукал его:
«Дальше, Даниэль, дальше».
Друскат продолжал:
«Скорее всего, он сказал: капиталисты в Хорбеке? Через мой труп! Разве что... — Он простодушно прижал руку к сердцу и скорчил невинную мину: — Разве что вы малость ужметесь на прокладке шоссе, эдак на крохотных полмиллиончика, и быстренько развернете по моей деревне асфальтовый ковер для французского парламента, я со своими людьми, разумеется, помогу...»
Штефан не мог отказать Друскату в догадливости:
«И откуда ты это знаешь?!»
«Махинатор паршивый!» — воскликнул Друскат, а Гомолла полунеодобрительно, полувосхищенно покачал головой.
Потом они плыли по Рюмицзее. Гомолла с Друскатом поднялись на палубу и, стоя у поручней, смотрели на берег между небом и водой, мимо проплывали прибрежные рощицы, огороженные жердями луга, поля, тянувшиеся до самых дальних деревень, земля была зеленая, а озеро синее и блестящее, как небо в тот весенний день. Гомолла бросил сигарету за борт:
«С нами в лагере сидел один человек, он бывал на Капри и говорил, что это самое распрекрасное место на свете. Не знаю. Что может быть прекраснее этого?»
Друскат не ответил, вместо этого он показал на берег: там появился голый бурый участок, казалось, будто кто-то пробил в зарослях ольхи широкую просеку.
«Волчья топь. Видишь запруду? Торфяная насыпь».
«На сей раз будет держаться?» — недоверчиво спросил Гомолла.
«Уже держится!»
На палубу вышел Гроссман, у этого человека были заслуги, Друскат знал, но не слишком симпатизировал ему. Дело в том, что этот Гроссман усвоил привычку шумно и утомительно насаждать оптимизм. Теперь он подошел к Гомолле и спросил:
«Ну? Разве не замечательная идея? Небольшая увеселительная прогулка, почему бы и нет? В конце концов, на борту лучшие из крестьян, председатели кооперативов. Ведь перед партсъездом не худо позаботиться насчет кульминационных
