как будто не расслышав предыдущих слов.
Лилиан фыркнула, услышав знакомое имя.
— Нет, — помотала головой Аннабелль, — нет. Тихая семейная жизнь — не мое, поэтому замуж я, скорее всего, не выйду.
— Мы с Эмметтом без внуков останемся? — сложив руки на груди, спросила Лилиан.
— Мама? Серьезно? Мы восемь лет не виделись, а ты спрашиваешь про детей? — рассмеялась Аннабелль.
— Мы не молоды, тебе все ближе к тридцати. Пора подумать о семье. Или ты, как их, чайлдфри? — вставил свои слова отец.
— О, господи, — вздохнула девушка, улыбнувшись, — я никуда не тороплюсь.
— Мы торопимся. У моих знакомых и друзей есть внуки. Одна ты у нас — сплошное расстройство. Напридумывала себе глупостей и живешь в них, — сказала Лилиан.
— Чем она живет? Ты вообще знаешь? — спросил Эмметт так, как будто Аннабелль не было в этой комнате.
Морган сложила пальцы домиком перед собой. Она думала, как рассказать родителям про переезды из города в город, про заработок картинами, про Адама и его измены. Наконец, как рассказать, что она живет с Ронаном? Знали бы родители хотя бы тридцать процентов ее жизни, выгнали бы из дома. Особенно про поцелуи со случайными мужчинами в барах. О таком мамам не рассказывают.
— Я закончила факультет искусств, стала художником. Зарабатываю на жизнь продажей картин и работами на заказ. Знаю, вы хотели, чтобы я стала важной рыбой в бизнесе, но я ничего в этом не понимаю.
— И? — спросила Лилиан, внимательно слушая дочь.
Аннабелль вздохнула, размешав сахар в чайной чашке.
— Но что еще важно — я соврала. Уехала в Берлин, потом жила в Лондоне и два года провела в Лос — Анджелесе. Для вашего спокойствия — все эти годы, я встречалась с Адамом. Мы хотели пожениться, но решили, что рано.
Эмметт прочистил горло. Он покосился на Лилиан.
— Мда, — сказала женщина, потупив взгляд, — одна новость лучше другой. Эмметт, милый, подай-ка мне мои капли для сердца, они в сумке.
Несколько минут Аннабелль молчала, потому что мама выпила свои сердечные капли.
— И вот закончила ты этот свой факультет рисовашек. Замечательно. На жизнь хватает? Не голодаешь? А то если надо вдруг, мы дадим денег, — поинтересовался отец язвительно.
Девушка вспомнила сумму, которую выставила за последнюю картину, и усмехнулась.
— Люди готовы платить за искусство и платят. Так что, с деньгами все хорошо. Не знаю, откуда такие мысли.
— Хорошие художники должны быть голодными.
— Значит, я плохой художник, папа.
— И ты получается убежала из дома, чтобы картинки рисовать? — снова надавил на девушку отец.
— Будем считать так. На гонорар от последней картины я могу купить машину, если так интересно.
Глаза Лилиан загорелись.
— Это очень-очень хорошо! Пусть это приносит деньги. Остальное — переживём. Как дальше? Останешься в городе?
— Да она врет. Посмотри на нее. Выглядит, как оборванка.
— Не слушай отца. Аннабелль…Ты останешься тут? Хочешь, можешь жить с нами? — ворковала Лилиан.
Аннабелль чувствовала дрожь в теле.
— Я не знаю, — робко произнесла она, — куда захочу поехать. Жизнь одна и самое худшее, что я могу для себя представить, сидеть на одном месте. Может быть, завтра я проснусь с мыслью уехать. Париж, а послезавтра сорваться в Будапешт. Меня ничего не держит, я ни к чему не привязана. Вот оно, настоящее счастье!
— Что ты имеешь? Сомнительное образование, какие-то партаки на руках. Бродяжничаешь, — сказал отец с сияющей самодовольной улыбкой.
— Ну, ты свеженькой выглядишь, видно, здоровая, — сказала мама, — жаль, что худенькая…
Аннабелль вцепилась руками в край толстовки. Восемь лет прошло, а ее родители так и не поняли, что она отдельный человек со своим мнением и картиной мира.
— Татуировки — баловство. Как я была влюблена, сходила с ума и делала их с любимым человеком. Это память. А насчёт учёбы — я закончила один из лучших университетов мира, уж не знаю, стоит ли называть это «сомнительным» образованием, — отчиталась девушка.
Эмметт втянул голову в плечи, будто стараясь спрятаться от дочери. Аннабелль чувствовала слабость в ногах, приросла к месту, не имея возможности уйти. Внешне старалась держаться стойко, этакий усталый боксёр, застрявший на ринге, но внутренний мир сжимался, на него наступили со всех сторон, закрыли весь свет, оставив лишь маленькое окошко надежды.
— А бабушка…Ты знаешь про то, что твоя бабушка Лилиан умерла пару месяцев назад? Почему ты не приехала на похороны? Уильям обещал тебе позвонить, — перевёл тему Эмметт.
Лилиан отвернулась. Плечи ее опустились, а из груди вырвался какой-то сипловатый выдох.
— Да я была. Просто после всех вас. Я не могла с ней не попрощаться. Она была моим ангелом. Не стала приходить при всех вас, боялась драматичных сцен на кладбище.
— Могла бы прийти на церемонию прощания, — сказала Лилиан, — никто бы не съел.
Эмметт одернул жену.
— Бесполезно ей объяснять. Она испортилась окончательно. Стало стыдно — не пришла на похороны. Позорище, — сказал он.
— Да, самый тёплый приём за восемь лет. Мне почему-то казалось, что что-то изменилось за все эти годы.
— Мы все изменились. Я и он постарели, ты выросла, но поставь себя на наше место…Единственный ребёнок уезжает и перестаёт общаться, не понятно почему. Мы всегда старались с папой. Очень некрасиво. Ты разве позвонить не могла все эти годы?
Аннабелль закатила глаза.
— Я не звонила, потому что знала, что наткнусь на такую реакцию. Может быть вы забыли, но я ваш ребёнок, не наоборот. Я просто хотела, чтобы меня любили, и все.
— Аннабелль, мы очень рады тебя видеть, не подумай ничего. Эти восемь лет твоего дались нам очень нелегко. Тут уж ничего не говори.
— Знаю, но…Простите, — сказала Морган тихо, — это все, что я могу сказать.
— Простите, — передразнил ее Эмметт, — твоим «простите» не восстановить все бессонные ночи и вымотанные нервы. Мать твоя чуть не угодила в больницу.
Лилиан раскраснелась. И осушив стакан с водой, сказала:
— Сейчас я вернусь, бабушка просила передать тебе кое-что.
Оставив мужа наедине с дочерью, Лилиан отошла. Аннабелль снова почувствовала себя маленькой девочкой, дрожащей перед папой. Эмметт смотрел на неё строго, свысока, его сонное лицо мало что выражало.
— Что, папа, думал, я не справлюсь? — чуть ехидно спросила Морган. — Я тебе доказала.
Эмметт потёр переносицу.
— Только очень глупый и незрелый человек будет доказывать что-то своим родителям, заставляя их волноваться. Вот тебе мое отцовское слово. Дальше думай сама. Ты чудовище.
От его слов в груди Аннабелль защемило. Она поймала себя на мысли, что ее переезд был лишь каким-то дурацким доказательством того, что она выросла. Тогда, в Берлине, стоя в чужом доме, обедая из чужой постели, просыпаясь
