Может, в который год дважды посылали!
– Угу! – согласился князь Григорий, хотя и не нравилось ему, что Третьяков учит его, как маленького, как вести себя с крымцами.
– Всё! Стоим на этом твёрдо! – подвёл итог их разговора Третьяков…
На приёме крымских гонцов князю Григорию пришлось изворачиваться одному. Третьяков, попросту говоря, бросил его.
– Справишься, – буркнул он и, как обычно, скоренько смылся куда-то по своим срочным делам.
Князь же Григорий не стал откладывать встречу с гонцами. Продумав всё основательно с ответами на всякие хитрые вопросы и требования крымцев, он встретился с ними.
Перед ним предстали гонцы: два татарина. Один в возрасте и, похоже, ушлый, а другой, его напарник, был молодой, зелёный и глупый.
Так решил князь Григорий, когда увидел их, посчитав, что ухо надо держать востро с тем, что был уже немолод.
Пригласив их в специально предназначенную для таких встреч с иноземцами комнату Посольского приказа, он предложил им сесть на лавку. Приняв от них ханскую грамоту, он учтиво осведомился о здоровье хана и калги. Старший гонец, тот, что был хитрее, ответил обычным делом посольских, что, слава аллаху, хан жив, здоров. Спросил князь Григорий потом их и о дороге, не нуждаются ли они в чём-нибудь. Те поблагодарили его за участие.
– Грамоту хана Джанибек Гирея, брата царя Михаила Фёдоровича, переведут, зачтут государю и боярам. Затем дадут ответ на неё, – сказал князь Григорий, рассчитывая, что в первый день приёма гонцов будет достаточно этого.
Но гонец, тот, который был старше, хитрее, тут же заявил, что хан Джанибек требует возобновить посылку прошлого года. Ту, что не дошла до Крыма, была сворована казаками Сагайдачного…
– То несхожее дело! – добродушно заулыбался князь Григорий на это, развёл руками: мол, о чём это вы. – Как пропала казна-то?.. Надо рассудить! Вместо того, чтобы идти на короля, Джанибек Гирей пошёл в Кизылбаши! Король воспользовался этим и направил свои силы против Московского государства! Черкасы перехватили путь в Крым! Казна пропала потому, что Джанибек ходил в Кизылбаши! Поэтому совершенно не престало говорить о её возобновлении!..
Толмач растолмачил сказанное князем Григорием. Гонцы выслушали его. На их лицах, опечаленных, сразу же отразилось всё, только что сказанное Волконским, ближним государевым человеком.
Князь Григорий, сожалея, выразил сочувствие общим потерям: крымского хана и московского царя. В конце приёма он смягчил тон, чтобы отказ не показался слишком горьким или обидным.
– Пропало у них, государей, вообще! У московского царя Михаила Фёдоровича и брата его, хана Джанибек Гирея! – заключил он. – И государь-царь и великий князь Михаил Фёдорович помирился с королём поневоле! Султан и крымский хан же не оказали помощи царю! К тому же надо было выручать из плена государева отца и многих других русских пленников! Но перемирие заключено временно! И государь не отказывается от своего намерения мстить королю за его неправду и разорение земли Русской!..
«Что с возу упало – то пропало! – усмехнулся он, зная, что поминки пропали окончательно, если они попали в руки запорожских казаков. – Ворьё!» – с негодованием подумал он о запорожцах.
Он, князь Григорий, не доверял и, откровенно говоря, ненавидел казаков как донских, так и запорожских чуть ли не с малых лет. Как-то раз он ходил в приставах у турецкого посла Резвана. И те, донцы, подвели его в самый критический момент, отказав ему в сопровождении посла. А ведь тогда, тому уж будет двадцать семь лет, он нанял их, заплатил деньги… И те деньги тоже пропали…
Помолчав, он заверил гонцов, что это будет отписано хану в грамоте от брата его, государя Михаила Фёдоровича.
* * *
Подошёл ноябрь месяц, холода, метели.
В начале ноября князь Григорий был приглашён к столу государя.
В столовую палату во дворце он вошёл вместе с Ромодановским. Тот, за те четыре года как стал боярином, располнел, тяжело дышал, ходил медленно, вразвалку. Вот так они и вошли: Ромодановский чуть впереди, на полшага от него он, князь Григорий. За ними в палату вошёл Борис Шеин. Тот, сурового вида, лобастый и всегда хмурый, угрюмо взирал на всех, в том числе глянул так же на него, на князя Григория, когда он, кивком головы, поздоровался с ним.
Ромодановский же, войдя в палату, заспешил вперёд, окидывая голодными глазами богато уставленные столы. И там, у столов, они разделились. Ромодановский направился к боярскому столу, а князь Григорий к столу поскромнее, к окольническому.
Когда застолье закончилось, все, беседуя по двое-трое, тихо переговариваясь, потянулись из столовой палаты в соседнюю палату, Золотую.
Там же, в Золотой палате, князь Григорий снова столкнулся с Ромодановским.
– Ну как! Опять уезжаешь на размену? – спросил Ромодановский его.
– Да.
– Кого провожаешь-то?
– Прокопия Воейкова!
– А-а! Добрый мужик! – отозвался Ромодановский о посланнике. – Прокопий-то бывал, бывал часто в тех же ногаях! Да и в Крыму бывал! – стал рассыпаться он похвалой о дворянине Воейкове.
Мужик тот, Воейков, был, действительно, добрый. Но вот этот добрый мужик сразу же бил челом государю на него, князя Григория, что ему быть с ним невместно. И снова Третьяков вызвал очередного надумавшего местничать.
– Государь велел сказать тебе, что ты врёшь! Можно тебе быть с князем Григорием! И государь предупреждает: если впредь станешь бить челом не по делу, то быть тебе в великой опале! – погрозил он ему пальцем. – Смотри! Дочелобитишься!..
Да, как и было намечено Посольским приказом, вскоре князь Григорий снова был на пути к разменному месту, туда же, на Ливны, с новыми посланниками в Крым, которые везли очередные подарки хану.
Через два месяца он вернулся из Ливен, с рубежа. Зимой, в январе, на Крещение, он обедал у государя Михаила Фёдоровича в Золотой палате с боярами Дмитрием Трубецким и Борисом Лыковым. Такая спокойная, хотя и деловая жизнь стала нравиться ему, может быть, из-за возраста.
Прошла зима. Наступила весна. Апрель. Тепло.
В это время в Москву прикатил от шаха Аббаса из Кизылбаш опять тот же посол Булам-Бек. И князь Григорий, в обязанности которого входило присутствовать во дворце в таких случаях, был на приёме.
После этого он уехал на юг, под Валуйки, на размену, с новыми посланниками: Петром Воейковым и Степаном Матчиным.
В конце апреля они были уже под Валуйками. Там всё было по-прежнему. Река, татарский табор на другом берегу, уже привычно обжитом месте. Дымки костров, нет комаров и зори тихие, с закатами такого нежно-голубого цвета, что плакать хочется от красоты такой, мелькнувшей на мгновение…
Князь Григорий с Воейковым, устроив в крепости обоз с дарами хану, вышли на берег Быстрой Сосны.
На той стороне реки, увидев их, на берег спустились Абросим Лодыжинский и Роман Болдырев.
