– Хватит. – Дернувшись, я грубо вернул Марианну на место. – Не пойми неправильно… я боюсь. Могу не сдержаться и…
– И?..
– И поцеловать.
– Это не проблема.
– А в мыслях я готов даже на большее. На много большее!
Вот и сказал. Зачем? Надеялся, что царевна поймет то, что творилось у меня внутри?
Она поняла. По-своему. Теперь, казалось, от меня ждут не слов, а действий. Через невыносимую вечность принеслось:
– А если готов не только ты и не только в мыслях? Ты думал об этом? Хоть раз? Или кроме себя…
Снова та же песня. Я перебил:
– Устал спорить. И с тобой, и с организмом. Хорошо. Раз вы оба так настаиваете…
Марианна боялась шелохнуться. Ее брови, казалось, получили команду «Подъем!», они потащили за собой распахнутые веки, отчего глаза превратились в нечто невозможное, бездонное, вмещающее в себя все. А щеки окаменели и помертвели.
Я тускло продолжал:
– Не могу больше бороться, искать доводы, где-то находить их и притягивать за уши, только чтобы не делать того, что считаю неправильным. Но вы меня переубедили – ты и мой организм. Отпускаю. Делайте что хотите.
Осанка Марианны выпрямлялась на глазах. Потрясенное лицо не верило, мозги искали подвох.
– Чапа, ты… серьезно?
– Ты меня достаточно изучила. Я хотя бы раз нарушал слово?
– Никогда, это меня и беспокоит. Ты сейчас какой-то не такой. Не в себе. У тебя все в порядке?
– Нет. Я – слабый мужчина, который не нашел сил сказать «нет». Я готов получить удовольствие и, потом, наказание за него – от того себя, которым уже не стать. И от жизни, когда она презрительно хмыкнет и столкнет обратно в толпу таких же. И от своего будущего, о котором мечтал и которое теперь кардинально изменится. И от вертикали принципов, которая рассыплется и сменится горизонталью инстинктов.
– Ты говоришь страшные вещи. Выкинь из головы. Жизнь невозможна с такой ношей. Глупое желание быть правильным тебя погубит. Стань неправильным.
– То есть, стать как все?
– Ну… – К такому повороту Марианна оказалась не готова.
– Хорошо, спрошу по-другому: ты – неправильная?
– Конечно. Разве не заметно?
– Жаль. Странно видеть радость от неправильности, которой больны все. У тебя видна даже какая-то гордость за нее. Но если неправильны все – значит…
Неоконченная фраза повисла в воздухе. Мою мысль царевне нужно додумать самостоятельно, иначе эффекта не будет.
К сожалению, к тому времени мозг работал только у меня, собеседница застряла на «делайте что хотите», упершись в услышанное разрешение, как в стену. Со страхом, отвагой и сомнением ее реснички хлопали, мысли метались, запертые в этом треугольнике. Выходов из любой закрытой плоской конструкции существует, как минимум, два: вниз и вверх, но треугольник надежды вращался в голове, совершал невозможные сальто, не давая сосредоточиться. Стандарт задан обществом, извольте следовать, а не думать.
Я последовал.
– Иди сюда. – Я театрально растопырил руки.
– Нет, я сама! Иначе тебя казнят. А если начну я, то на меня, если что, всего лишь наложат епитимью.
С жаром и недоверчивостью приподнявшись, Марианна перекинула через меня ногу и заняла сданную мной без боя позицию, ранее столь жестко отвоеванную.
Я шумно сглотнул.
Воссев на моем животе, Марианна выпрямилась.
– Врата райского сада, – заговорила она невероятно серьезным голосом, глядя куда-то вдаль, поверх меня, – отворяются древом познания. Женщина сочетается с мужчиной, но сначала они должны как можно лучше узнать друг друга. Узнать во всех смыслах. Узнать и принять такими, какие они есть. Ты готов узнать и принять?
– Я уже ответил «да» на все будущие вопросы, не тяни время.
А Марианне теперь вовсе не хотелось торопиться. Она церемониально продекламировала:
– Поселила Алла-предусмотрительница, да простит Она нас и примет, созданного Собой человека в саду райском и заповедала: от всякого дерева можешь есть, а от древа познания добра и зла не ешь. Но не потому, что умрет тогда человек, а в день, в который вкусит запретного, откроются глаза его, и будет знающим добро и зло. Кончится детство, отпустит его родительница из домашнего уюта райского добывать хлеб свой насущный и за поступки свои отвечать. И заповедует: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте.
Наклонившись вперед, Марианна взяла мои щеки в ладони, и ее губы нежно и как-то особенно страстно приникли к моим губам. Наступил тихий, плотный, длительный поцелуй. Как удар тока, растянутый на века.
И я не отказался. В голове, как в разбитом аквариуме, расплескались мысли, причем не те, которые живут там обычно, пассажиры мозга, а погоняемые плетью слуги инстинкта. Жалкие, жадные, жирные, жуткие. Заискивающе грубые. Агрессивные. Которые мечутся от «чего изволите?» до «пошел вон!», а также жаждут всего и сразу, и чтобы ничего за это не было. Языки встречались, игрались, переплетались. Чужой язык, как нападающий на футбольном поле, пытался обойти моего защитника и забить мяч в ворота. Я перехватывал, не пуская дальше центра поля. Выпихивал его. Заталкивал обратно и забивал сам. Моего форварда пасли и окучивали, ставили подножки и самым наглым образом заваливали. Я не сдавался и вторгался снова и снова. По центру и по флангам. Красиво обводил или брал напором. И…
Го-о-о-ол! Чужие ворота обняли меня, сжав со всех сторон, словно сломавшись. Возникло ощущение, что сейчас придет в гости собственное сердце и спросит: «Ничего, что я без стука?» Меня всосало внутрь, а действо все продолжалось – то ли поцелуй, то ли обед друг другом. С чавканьем и рыканьем. До окончательного безвольного воя.
Взвыл, видимо, я.
Марианна отпрянула. Ее ищущая ладошка, что осторожно потянулась к запретному, вдруг отдернулась.
– Ты… уверен? Не сделаешь потом меня виноватой?
Ути, кто это у нас такое спрашивает?
– А ты?
– Я – уверена. Давно.
– А насчет виноватых?
– Дурачок. – Глаза царевны затуманились. – Ты же знаешь, как я тебя…
Она замялась. Очень вовремя. Потому что – не надо.
– И я тебя, – воспользовался я паузой, пока с губ Марианны не слетело нечто непоправимое, все меняющее и абсолютно сейчас не нужное. – Я тоже очень-очень…
Секунда тянулась за секундой. Одна. Две. Три. Четыре… Взгляд Марианны резал на кусочки.
– … очень тебя хочу, – закончил я, наконец, и резко привлек к себе царевну с такой силой, что у нее косточки захрустели. Когда ее ушко оказалось в пределах досягаемости, я зашептал: – Только помни одно. Сейчас я как бы с тобой… но представляю другую.
