только хорошее.
— Плохое — ты услышишь только от меня. С другими людьми мать лицемерила, а мне показывала свою гнилую личину. — в голосе Амита я услышала презрение, смешанное с болью. — первые мои воспоминания начались года в три. Отец и мать работали в одном месте, но если папа работал всю неделю имея лишь один выходной, то мама работала два дня, после чего столько же у нее было выходных. И так чередуясь. Таким образом, я очень часто оставался с ней наедине. Она была нежна и добра, когда рядом находился отец или кто-то посторонний, но оставаясь наедине со мной — мать становилась монстром. Эта женщина унижала меня, говорила, что ненавидит и мечтает, чтобы я поскорее сдох. Она избивала меня так, что следы были заметны только на теле, скрываемые одеждой. А когда ей надоедало это — она запирала меня в темной кладовке, не давая ни еды, ни питья. Отец возвращался домой поздно, поэтому я мог весь день просидеть один, не понимая за что мама так сильно меня ненавидит. Все-таки все ее поступки не сделали из меня тряпку… они сделали из меня злого и жестокого человека, который без труда может свернуть чью-то шею. — я поежилась от его слов, но не стала акцентировать на них внимания, так как подумала, что его слова преувеличение.
— Но почему ты не рассказал отцу? — слезы жалости текли по моим щекам, представляя бедного малыша, перенесшего такие мучения в детстве.
— Я хотел… она угрожала вырвать язык, если мне захочется открыть свой рот и рассказать кому-нибудь. Я очень боялся ее и верил каждому сказанному слову беспрекословно. Когда я стал старше, она начала заставлять меня вылизывать ее обувь до блеска и, если ей что-то было не по душе она хватала меня за волосы, долго трепала, а потом с силой тянула в кладовку. Я ненавидел ее и мечтал убить, но меж тем — боялся до смерти. Потом я пошел в школу, она стала для меня настоящим спасением, там я мог быть самим собой, не сдерживаясь и не пытаясь быть хорошим… Приходя домой, я безукоризненно учил уроки, а после подвергался ее пыткам. Она действительно ненавидела меня и вымещала свою злобу за мое рождение. А потом ее уволили… и она перестала ходить на работу… Чуть раньше родителям стали жаловаться на мое агрессивное поведение, я думал мать убьет меня за то, что ей приходится краснеть из-за меня. Но вместо этого я увидел подобие улыбки, словно бы она одобряла мое поведение.
Я стал замечать, что ненавижу всех людей, что меня окружали. Все их улыбки, дружелюбие — вызывало во мне злобу и желание переложить свою боль на их плечи. Я ненавидел своего отца, который был настолько занят, что не замечал, что творится у него под носом. Их смерть стала для меня своего рода освобождением, поэтому особо я не горевал.
— Но раньше ты говорил, что чувствовал вину за их смерть. — вдруг сказала я, вспомнив, что раньше он говорил мне.
— Анетт, я солгал тебе… Раньше мне приходилось много врать, чтобы добиться чего-то. — было неприятно это слышать, но я задала свой следующий вопрос:
— Но почему она ненавидела тебя?
— Она была больна… у нее было такое же психическое расстройство, как и у меня. Спустя много лет я нашел заключение психиатра. — грустно улыбнулся Амит. — Она умело играла свою роль — строя из себя невинную овечку. Никто даже предположить не мог, что скрывалось в душе матери, только психиатр знал о ее состоянии.
Со временем я понял, что смерть матери не избавила меня от мизантропии. Люди вызывали во мне брезгливость, омерзение и презрение. С годами я стал скрывать эту свою особенность и научился играть роль нормального человека, маскируя ненависть под маской дружелюбия. Но ты стала исключением для меня. Ты — мое все, Анетт. Я не смогу жить без тебя. — Амит протянул свою ладонь к моему лицу.
— Ты пытался найти ее психиатра?
— Нет. Да и что бы это дало? Мне уже известно о ее болезни. — он выдохнул. — В любом случае сейчас это не имеет никакого значения. Моя мать в прошлом…
— Нет! Твоя мать не в прошлом! Она все еще влияет на твою жизнь и не дает нормально жить. А как же Нарин? Что ты чувствуешь к ней?
— Тебе не понравится мой ответ. — коротко усмехнулся он.
— И все же.
— Она слишком похожа на мою мать. Мой мозг не может их отделить, словно они одно целое. Я понимаю, что мама и Нарин разные люди, но когда смотрю на дочку, то вижуееи воспоминания отбрасывают меня в прошлое… — слова Амита повергли меня в шок. Я не знала, что сказать, как поступить. Нарин и Амит страдали друг из-за друга. Нарин — потому что папа перестал уделять ей время, Амит — потому что не может находиться с ней рядом. Что делать? Я не могла даже представить.
— Амит, то, что ты ощущаешь Нарин и маму одним целым — ненормально. Нужно обратиться к специалистам, чтобы они перепрограммировали твои мозги думать иначе.
— Психотерапия — замечательная вещь, Анетт, но мне не слишком помогла.
— Значит, нужно найти что-то другое. Мне больно смотреть на страдания дочки. Она любит тебя и хочет, чтобы папа был с ней рядом. Я очень переживаю за Нарин, сначала от нее отвернулся Эван — теперь ты, это слишком для маленькой девочки.
— Не волнуйся, Анетт. Все мысли Эвана только о ней. Немного помучает и вернется к ней. — Амит широко улыбнулся, блаженно прикрыв глаза. — Он такой же, как и я, ловко попался в ее сети.
— Что ты имеешь в виду? — удивленно спросила я. — Эван и Нарин еще дети, к тому же брат и сестра, их даже грешно сравнивать с нами. — Амит медленно засмеялся, какой-то своей мысли, но все же уклончиво ответил.
— Кто знает, Анетт, какая судьба ждет их впереди. Но уже сейчас я вижу его насквозь. — меня прошибло от осознания, что Амит знает больше, чем говорит и это что-то лежало на поверхности, стоило глубже копнуть, задуматься, но у меня не хватало смелости сделать это.
— Я надеюсь, что ты прав и Эван в скором времени перестанет издеваться над Нарин и простит ее.
— Поверь мне, это случится очень скоро. — повисло молчание, после которого я вновь заговорила об отношениях с дочерью.
— Амит, я понимаю, что Нарин напоминает тебе твою мать, но, пожалуйста, не отталкивай ее. Нарин неона, твоя мать мертва, а ребенку ты
