Зверобои помогли Корнею выгрузить нарты, поклажу. Через полчаса собаки уже везли его по мшистой тундре.
Впереди на высоком берегу показались приземистые яранги Нунямы. Возле одной белело что-то, похожее на арку. К селению с моря подходила большая байдара. Смуглолицые рыбаки в брезентовых бушлатах и непромокаемых штанах из нерпичьей кожи спрыгнули в воду и, подхватив причальные концы, вытянули суденышко на берег. После чего стали переносить нерп и мешки с рыбой в ледник. Добытый ими огромный морж плавал, привязанный веревкой, сзади байдары. Из него торчала трубка, через которую в живот закачали воздух (чтобы туша не утонула).
Корней остановил упряжку и подошел к ним. Командовавший разгрузкой невысокий, черноволосый, ловкий в движениях, несмотря на почтенный возраст, бригадир приветливо улыбнулся:
– Еттык![105]
– И вам здравствуйте.
– Табацек на головочку ниту?
Корней достал из котомки пачку махорки.
– Угощайтесь.
Чукча вытащил из голенища костяную трубку, заправил ее и протянул пачку обратно.
– Нет, нет! Это вам. Я не курю.
Бригадир удивленно заморгал глазами:
– Как так – не курю?
– Вера не позволяет.
Обрадованный зверобой быстро сунул пачку в карман и с наслаждением затянулся.
– Откуда и куда едешь?
– Сейчас из Лаврентия, а еду в Уэлен. По пути хочу посмотреть, как живут настоящие чукчи.
– Гаврила! – окликнул бригадир атлетически сложенного парня, несшего на плече мешок с рыбой, и продолжил что-то по-чукотски. А повернувшись к Корнею, сказал:
– Пошли, покажу как живем.
Тем временем Гаврила, подойдя к корнеевским собакам, высыпал им полмешка рыбы.
Белая арка оказалась китовой челюстью. Под ней мясная яма, прикрытая огромной китовой лопаткой. Хозяин открыл дверь. (Ручка двери была из моржового бивня.)
– Заходи!
Яранга представляла собой шатер из тюленьих шкур, натянутых на каркас, вертикальный в нижней части, конусообразный в верхней. В центре дымовое отверстие. Основа для нижней части яранги деревянная, а верхняя из китовых, уже сильно прокопченных ребер. За счет того, что стены на высоту человеческого роста вертикальны, яранга, при одинаковом диаметре основания, вместительней чума. Одно плохо – в ней довольно дымно. (В чуме, благодаря конусообразной форме, дым лучше вытягивается.)
Внутри два помещения: чоттагин и меховой полог. Чоттагин – холодная часть жилища. В нем горел костерок, над которым посипывал чайник, а рядом, на гудящем голубым пламенем примусе[106], стояла большая кастрюля с аппетитно пахнущим варевом. В центре яранги на крючках две керосиновые лампы. Повсюду висят связки сушеной рыбы.
На приспособленной под стол еще одной китовой лопатке – два железных подноса. На одном гора вареного мяса, на другом – рыбы. Рядом пучки дикого лука, лепешки, алюминиевые кружки и две бутылки спирта. Хозяйка хорошо подготовилась к встрече мужа и членов его бригады.
Земляной пол застелен моржовыми шкурами. Они хорошо защищают от холода вечной мерзлоты и с них легко сметать мусор щеткой из китового уса.
Переодевшись, подошли и расселись на китовых позвонках, застеленных оленьими шкурами, остальные члены бригады.
Выпили, закусили. Мясо ели, отрезая ножами прямо у губ. Корней ел, как привык – откусывал мясо зубами. Увидев это, бригадир протянул ему острый узкий нож:
– Зубами рвут мясо собаки, у человека нож есть.
Управившись с едой, Корней по просьбе хозяина рассказало своем путешествии, о гостеприимстве юкагиров-оленеводов.
– Легко быть гостеприимным, когда еда вместе с тобой ходит. Наши оленные чукчи тоже хорошо живут. Голода не знают. У них одна забота – волков отгоняй. А наша еда в море. Чтобы добыть ее, байдару сделай, шкурами обшей, карабин, огнеприпасы купи. Тюленя выследи, застрели, из воды вытащи. Если море в сплошных льдах, месяцами его не видишь. Тогда варим лохтачьи шкуры, соскабливаем со стенок бочек остатки жира, выковыриваем в ледниках примерзшие кусочки.
– Что же сами тогда оленей не заведете?
– Пошто нам кочевая морока? Ярангу разбирай, собирай. Она такой теплой, как у нас, никогда не будет.
Беседа шла в табачном дыму – чукчи все поголовно курили. Что интересно, кашляя, они прикрывали рот левой рукой, а не правой: чтобы при рукопожатии не передать микробы.
Выпили еще. Захмелевший Гаврила, поерзав на «стуле», неожиданно запел ровным чистым голосом:
– Ой мороз, мороз! Не морозь меня…
– Красиво поешь! Проникновенно, душевно! – похвалил Корней.
Польщенный юноша покраснел:
– Люблю русские песни. Они такие распевные. Столько в них чувства, и слова хорошие.
«Какие на Севере удивительные люди, – не уставал восхищаться скитник. – Живут там, где под ногами вечная мерзлота, а зимой промерзает и все остальное; не растет ни картошка, ни рожь, армады кровососов залепляют глаза и рот, не дают дышать. Но при этом они довольны жизнью и даже песни поют».
* * *
Ехать Корней старался по берегу. Во время «короткой» воды – отлива – дно обнажалось, и он набирал полный котелок полюбившихся крабов. Вечером, отварив их в морской воде, лакомился бело-розовым нежным
