Когда в 217 году был убит Каракалла, а вскоре за тем скончалась его мать Юлия Домна, император Макрин повелел Юлии Мезе переселиться со своими дочерьми и внуками в Эмесу. Теперь ей было предписано жить в родном городе как частному лицу, в небольшом доме, но при ней оставались все ее богатства и свобода действий. Цезарю показалось более благоразумным держать эту честолюбивую и влиятельную даму с ее несметными богатствами подальше от столицы империи, подальше от большой политики. Возможно, до императора доходили слухи о склонностях этой особы к интригам и проискам. Разумного и предусмотрительного распоряжения Макрина оказалось, однако, недостаточно, недооценил он пробивной силы Мезы и верности солдат Каракалле.
В Эмесе мальчики, по семейной традиции, отправляли должности жрецов в храме Эль Габала, хотя старшему из них, Авиту, было всего 14 лет, младшему же, Алексиану, всего 10. Авит вскоре стал выполнять обязанности верховного жреца. Геродиан описывает этого мальчика в роскошном пурпурном, расшитом золотом одеянии жреца с широкими рукавами, свисавшими до ног, так что можно было увидеть под этими другие, тоже золотые и пурпурные, одежды. На голове ребенка сверкал и переливался венец из драгоценных камней. Историк, полный восторга, пишет:
В расцвете юности это был прекраснейший из всех юношей на свете. По природной красоте, юношескому очарованию и великолепной одежде его можно было сравнить разве что с Дионисом, как представляют этого бога прекрасные изображения.
Красочные восточные богослужения привлекали толпы зрителей, а молоденький верховный жрец, как требовала традиция, проводил их, танцуя вокруг алтаря при звуках флейт и дудочек, потрясая бубном. На богослужениях много было и римских солдат, еще присланных сюда Каракаллой, — они стояли лагерями в окрестностях. И вдруг среди легионеров разнеслась весть, что этот прелестный мальчик вовсе не сын Вария Марцелла, его настоящим отцом был сам император Каракалла! Когда несколько лет назад все семейство проживало в императорском дворце в Риме, Каракалла слишком часто — так рассказывали — посещал покои своей тетки Юлии Мезы, и очень увлекся ее дочерью Соэмией. Выходит, мальчик, названный Авитом, сын не Марцелла, а цезаря, так что имеет право носить его имя и унаследовать его трон! Эти слухи подогревались и другими: якобы Меза и Соэмия очень богаты, в их распоряжении настоящие сокровища, и они охотно бы вознаградили тех, кто помог бы мальчику получить отцовское наследство: трон и порфиру. Большую роль в распространении таких слухов сыграли один из высших офицеров, Валерий Комазон Евтихиан, и воспитатель мальчика, Ганнис.
Юлия Меза развила бурную деятельность и, поддерживая слухи, от имени претендента на престол принялась раздавать солдатам и офицерам сирийских легионов богатые подарки, чем склонила их на сторону своего внука.
В ночь с 15 на 16 мая 218 года Авита тайно перевезли в один из римских лагерей, по одним источникам, бабка и мать даже не знали об этом, по другим — их привезли вместе с ним. Дальнейшее развитие событий, пожалуй, подтверждает второй вариант. Наутро мальчика представили солдатам, заявив, что он — родной сын Каракаллы и, будучи таковым, законно занимает место отца и традиционно получает его имя — Марк Аврелий Антонин. На мальчика набросили длинный пурпурный плащ, надеваемый цезарями в торжественных случаях. А лагерь принялись укреплять, опасаясь нападения верных Макрину войск. Так шагнул в историю мальчонка, которого современники чаще всего называли Лже-Антонином, либо Ассирийцем, либо Сарданапалом, но к нему навсегда приклеилось имя его бога — Гелиогабал.
Ближе всего от места событий оказался префект Ульпий Юлиан, и он без колебаний поспешил выступить против взбунтовавшихся когорт, чтобы в зародыше подавить бунт. Юлиану было достаточно войск, чтобы захватить лагерь, возможно, Гелиогабал погиб бы в неразберихе ночного боя, и история никогда бы не узнала о таком цезаре. Точно известно одно: Юлиан не напал на лагерь ночью, стал дожидаться утра, вероятно, предполагая, что восставшие солдаты опомнятся и сдадутся без боя. В своих солдатах он был уверен, большинство из них были мавританцами, и они остались верными Макрину, тоже уроженцу тех мест.
Тем временем за ночь ситуация кардинально изменилась. Тайные посланцы из лагеря обещали большие деньги каждому, перешедшему на их сторону, а солдату, убившему верного Макрину офицера, обещали передать должность и имущество убитого офицера. И вот, когда утром на стенах окруженного лагеря появился так называемый цезарь Антонин, и всё заглушили громогласные крики: «Вот он, сын Каракаллы, нашего возлюбленного цезаря!», среди осаждавших возникло сначала замешательство, а потом поднялась суматоха и завязалась драка. Офицеры, пытавшиеся образумить своих солдат, были убиты их же мечами. Самому префекту удалось скрыться, но вскоре его обнаружили и тоже прикончили.
Узнав о случившемся, Макрин из Антиохии двинулся в Апамею, что лежит на полпути между Сирией и Эмесой. Там находился один из его легионов. Именно здесь цезарь объявил своего сына Диадумениана Августом, то есть соправителем, хотя мальчику пошел всего десятый год. Сделал он это еще и для того, чтобы по данному случаю щедро одарить солдат и тем самым удержать их при себе. Каждому легионеру предполагалось выдать по 20 000 сестерциев, причем из этой суммы 4000 немедленно. Кроме того, цезарь пообещал возвратить армии привилегии, которые он же недавно отменил из соображений экономии. Для жителей города устроил богатый пир. И все это якобы в честь события огромной важности — назначения своего сына соправителем. О бунте в Эмесе официально не упоминалось. А в разгар пиршества перед цезарем появился запыхавшийся солдат с большим узлом, запечатанным печатью префекта Ульпия Юлиана. Солдат заявил, что спешит из Эмесы и везет от префекта в подарок цезарю голову самозваного сына Каракаллы. Когда же развязали окровавленную ткань, все увидели голову самого Ульпия Юлиана. Доставивший ее солдат незаметно скрылся.
Макрин распорядился немедленно возвращаться в Антиохию, а апамейский легион вскоре присоединился к армии Гелиогабала. Оба цезаря занялись лихорадочной агитационной деятельностью, рассылая бесчисленные письма, воззвания, обещания, курьеры с ними мчались во все стороны, во все города. Ко всем наместникам провинций и во все военные лагеря. Особое внимание обоими цезарями, правящим и самозванцем, уделялось восточным регионам, ибо там решалась судьба государства. Послания обоих цезарей были, в сущности, одинаковы, оба подчеркивали законность своей власти и клеймили противника позорными кличками врага народа и самозванца. Гелиогабал обвинял Макрина в убийстве его «отца» Каракаллы, а Макрин высмеивал смехотворные претензии жреца второстепенного бога и узурпатора власти.
Высшие чины империи оказались в очень сложной ситуации и не знали, как поступить. Даже если и склонялись на сторону одного из претендентов, открыто высказываться не решались, не те наступили времени — каждое неосторожное слово было чревато смертью. И нейтральным нельзя было оставаться. Нейтральность тоже наказывалась..
В письме Макрина на имя префекта Рима, зачитанном в сенате, император очень трезво, по-деловому, представил положение, в котором оказалась страна по причине неправильной политики Севера и Каракаллы, приведшей к потере боеспособности некогда самой грозной армии мира. Политика Каракаллы — постоянный подкуп легионов — привела к тому, что в его правление расходы на солдатское жалованье увеличились на 280 миллионов сестерциев, казна пуста, а ничего не платить солдатам — смерти подобно. К тому же есть еще одна причина бунта, и она, по мнению Макрина, заключается в том, что вступающие в армию новобранцы требуют себе такое же жалованье, какое положено лишь заслуженным ветеранам, профессионалам. В письме Макрина были и такие слова, исполненные трагизма: «Я жалею, что у меня есть сын… Утешает же меня то, что я пережил братоубийство, грозившее миру катастрофой. И еще. Знаю, что многие готовы отдать собственную жизнь лишь за то, чтобы увидеть убитого цезаря, но все же не думаю, чтобы кто-то желал моей смерти». В этом месте один из сенаторов, отличающийся особой дуростью, вскричал: «Да мы все мечтаем об этом!» И еще раз долго смеялись почтенные сенаторы, когда им прочитали те слова из письма Макрина, в которых он высмеивает молодой возраст мальчишки-самозванца, провозгласившего себя императором, словно позабыв, что совсем недавно провозгласил цезарем и своего сына такого же возраста.
