— Лучше дайте мне новую пленку, — попросила Анетта. — Вы не обязаны все это слушать. Надеюсь, вы не станете тратить время. Со своими близкими я разговаривать не хочу. Я и не знаю точно, кто из них мои близкие, даже Гильда. А говорить: «Спасибо, чувствую себя на все сто» — у меня нет охоты. Пока еще. Но я так много разговаривала по телефону, что привыкла воспринимать свою жизнь на слух; вот почему мне нужна еще одна пленка. Считайте ухо моей эрогенной зоной, если угодно, очень может быть, что в детстве я слышала скандалы между родителями, подслушивала под дверью, домысливала и достраивала. А потом использовала эти домыслы в «Люцифетте поверженной», это роман, который я написала, доктор Мак-Грегор. Глупое и претенциозное название для компактного, четко выстроенного небольшого романа. Но у вас, разумеется, не найдется времени все это слушать.
— Редакторша из программы Опры Уинфрей пришла в ярость, когда узнала, что я в больнице, — поведала Анетта диктофону, — и что мой ребенок погиб. «Что же мне теперь делать? — сказала она. — Анетта Хоррокс, беременная, должна была играть центральную роль в передаче. И я приехала в такую даль, а все зазря». Эрни Громбек написал мне об этом в письме. Эрни, похоже, остался последним человеком на свете, который умеет и согласен писать письма. Посетителей у меня не было. Никто не виноват, я знаю, но все-таки чувствую себя покинутой. Стоит появиться посетителю, стоит кому-нибудь из внешнего мира ступить на порог, и у меня сразу подскакивает давление. Доктор Мак-Грегор бьется, приводит его в порядок. Сестра говорит, что мне в капельницу, кроме разных специальных снадобий, добавляют антибиотики. У меня сепсис, заражение пошло от нагноившейся раны под браслетом. Три раза в день мне приносят приветы от Спайсера — «думаю о тебе, дорогая, поправляйся скорее», в таком духе, но как-то это все неубедительно звучит. Спайсер кажется мне не совсем реальным, хотя я и посылаю ему ответные поклоны. Бедный Спайсер, это ведь был и его ребенок тоже, его идея, ставшая моей материей. Просто бедного Спайсера вроде как бы нет.
— Со мной занималась психолог-консультант для понесших тяжелую утрату — девушка по имени Аня. По ее словам, ощущение, что Спайсера вроде как бы нет, у меня от наркотиков, которые мне тут дают. Она сказала, что они отравляют сознание. Лично она их не одобряет, она стоит на позициях комплексного лечения. Когда меня перестанут закармливать наркотическими средствами, я верну Спайсера к жизни и снова почувствую, что он мне близок. Она попросила меня вообразить высокую белую мраморную лестницу, ведущую туда, где я была когда-то счастлива. Аня держала меня за руку и уговаривала мысленно подниматься по лестнице, медленно, ступенька за ступенькой. Я выполнила ее просьбу, хотя мне было неловко. К несчастью, наверху оказалась всего лишь закусочная «Макдональдс», и когда я сообщила это Ане, она решила, что я над ней издеваюсь; но это была неправда. Просто мне вспомнилось, как один раз я водила Сюзан и Джейсона в кино, а потом в «Макдональдс», и мы все трое были, Бог весть отчего, счастливы и довольны и таскали друг у друга с тарелок кусочки жареной картошки. В моей «мысленной картине», как выразилась Аня, человек, который стоял за прилавком, был крупный, могучий мужчина, окруженный сияющим белым ореолом; у него было лицо, словно вырубленное из древесины. Про себя я подумала, что это я вижу Иисуса, но Ане не сказала, для этого я знала ее не настолько хорошо, однако достаточно, чтобы понимать, что Иисус в образе продавца в «Макдональдсе» будет ей не по вкусу. И вообще это ведь было мое видение, а не ее, а так как обслуживающий персонал получил предписание меня не раздражать, она, услышав про «Макдональдс», натянуто улыбнулась, и наш урок вдруг быстро завершился, хотя я уверена, ей полагалось еще со мной поработать. Она собралась уходить, сказав на прощание, чтобы я представила себе мандалу — это, как я поняла, такой чертеж в виде круга, разделенного на четыре разноцветных сектора, означающих интуицию, интеллект, ощущения и эмоции. Требуется, чтобы разноцветные секторы представились тебе равными и симметричными и оставались в таком виде на протяжении двух минут. Тогда ты освободишься от стресса. Я честно старалась. Правда-правда. Я не хочу насмехаться. Спайсер терпеть не может насмехающихся. Цинизм, он мне как-то говорил, — это издевка над собственной душой. Мне этого не надо.
— С вашего позволения, — сказал доктор Мак-Грегор, — поскольку нам предписано пользоваться, где возможно, приемами нетрадиционной медицины, чтобы не тратиться на дорогие лекарства, мы теперь попробуем применить гипнотерапию. К нам совсем недавно поступил на работу очень приятный молодой человек по имени Питер. Я его к вам направлю.
— Гипноз! — промолвила Анетта, и прибор, показывающий ее кровяное давление, сразу запищал. Доктор Мак-Грегор отключил его.
— Ну-с? Как прошел сеанс? — спросил доктор Мак-Грегор назавтра во время утреннего обхода. — Не совсем удачно, как я слышал?
— Вот, возьмите и прокрутите пленку, — ответила Анетта, пряча лицо в подушку, — если вы интересуетесь на самом деле, а не просто из вежливости. Там все записано.
Доктор Мак-Грегор унес пленку.
— Этот Питер — периферийный человек, худощавый и милый, у него шапка шелковистых кудрявых каштановых волос и детское лицо. Он оказался, как я и опасалась, тем самым Питером, Питером Паном, Паном — Козьим Богом. В мою голову забралась Рея. Поэтому я ждала, что он достанет дудочку и примется играть, и взглянула вниз: нет ли у него на ногах раздвоенных копыт? Копыт не оказалось, он был обут в коричневые туфли, изношенные, но начищенные до блеска. Так что вернее всего он все-таки Питер Пан. Он попросил позволения ввести меня в легкую гипнотическую дрему, тогда он определит место психологической травмы, которая накачивает в мои жилы кровь, и у меня от этого постоянно высокое давление. Такой диагноз показался мне сомнительным, и я поинтересовалась, есть ли у него медицинское образование, и он сказал, что нет, но он проходил в колледже психологию и обнаружил, что у него есть гипнотический дар. Очень многие признанные специалисты теперь рассматривают различные болезни как проявление внутренних душевных неурядиц — для тиков, заиканий и пагубных пристрастий это всегда было очевидно, — и гипнотерапия показала себя действенным, недорогим и нетоксичным средством лечения ряда недугов, в особенности гипертонии. Тогда я спросила у него, что он будет делать с моей психологической травмой, когда нащупает ее, и он ответил, что, если условия позволят, он подменит память о ней и она перестанет оказывать травматическое действие.
«Расскажи еще, Питер, — попросила я. — Рассказывай дальше».
Я припомнила, как Спайсер все переиначил в своей памяти про сандвичи с беконом, а Питер сказал, что в Штатах подмена памяти считается вполне допустимым методом, хотя в Европе он все еще рассматривается как неэтичный. Мне повезло, что в больнице, где я лежу, работает медицинская бригада, выписанная из Америки, и если метод оказался действенным, здесь не доискиваются, почему именно он сработал и каким образом. А как, поинтересовалась я, он определяет место травмы?
«Травматическое воспоминание, — ответил Питер, — находят посредством отсылки пациента, например, жертвы детского насилия, ко времени, когда над ним было совершено само это травматическое действие, пациент переживает все заново, и при этом его как бы перенастраивают, внушают, что испытанные им страх, отвращение и чувство вины беспочвенны, подкрепляют сопутствующие эмоции привязанности, зависимости и благодарности, даже внушают их, если они отсутствуют. Потом воспоминание в преобразованном, очищенном виде снова закладывают в сознание взрослого как вполне терпимую вещь, неприятную, может быть, но уже не травматическую. Очень многие душевные расстройства поддаются дешевому и быстрому излечению методом подмены памяти через гипнотерапию».
