— Ты правда считаешь, что я красивый?
— Очень, — подтвердила она горячо, — если меня завтра изрешетит пулями, я буду счастлива, что последний мужчина, которому я смотрела в глаза, был так удивительно прекрасен…
— Ну так возьми меня, — прошептал он, обдавая её кипящим сиянием своих изумрудных глаз.
— Нет, — сказала она почти грубо, — я сейчас вызову такси и отвезу тебя домой. Ты помиришься со своей девушкой, вы с нею поедете в мэрию, распишитесь и проживете долгую счастливую жизнь… Я так и вижу тебя в чистой уютной комнате, у камина, с ребенком на коленях…
Саймон отстранился и с вызовом посмотрел на чернявую незнакомку. Его хорошенькие губки разверзлись, выпустив на волю отвратительное ругательство.
— Ты меня не знаешь… Я не такой. Я не ангел. Я могу быть разным…
Он стоял и смотрел на неё, прекрасный и смелый, в свете фонаря его рубашка отливала розовым, в ясных глазах плескалась ярость.
— Не хочешь? Я просто пойду тогда в другой бар, найду кого-нибудь… понаглее…
Последнее слово Саймон выделил, произнеся его по-особенному, едко, с вызовом.
— Ну иди, ищи, — ответила она, и в лице её сверкнуло что-то жёсткое, упрямое.
Саймон немного оробел, но пошёл, однако, медленно, мелкими шажками по залитому фонарным светом тротуару. «И ведь уйдёт!» Девушка-лейтенант всё это время стояла, нервно стиснув губами потухшую сигарету, и напряженно смотрела вслед Саймону — он ни разу не оглянулся. Она догнала его в конце улицы.
— Что же всё-таки с тобой случилось? — спросила, привлекая юношу к себе и начиная гладить по волосам, как расстроенного ребенка; они вышли из пятна фонарного света и стояли теперь в тихой темноте, до сюда едва долетал невнятный шум бара, — Откуда же ты такой чудной? — по её изменившейся интонации было понятно, что она уже почти примирилась с его странным намерением.
Саймон ничего не отвечал, он просто стоял рядом, освещая своей красотой ее, вполне возможно, последнюю ночь на земле. Он протянул ей руку, чтобы она вела его, и внутри у него всё застыло от волнующего предвкушения…
Над баром располагалась маленькая комнатка, предназначенная как раз для таких встреч. Она сдавалась на час — для этого достаточно было сунуть хмурой девушке за барной стойкой хрустящую купюру и слегка подмигнуть — та мигом соображала, что к чему.
Они поднялись по тёмной узкой лесенке в дальнем углу бара и очутились на небольшой площадке перед дверью.
— Ты хорошо подумал? — спросила она, бережно заключая его лицо в ладони, и с упоением заглядывая в него.
— Да, — ответил Саймон, пытаясь обнять ее неловкими, робкими руками.
Она горько усмехнулась и толкнула дверь в комнатку. Обстановка там была весьма убогая — узкая постель под пошлым бордовым покрывалом, в нескольких местах полинявшим, мрачные обои с нелепыми ляпистыми узорами, столик с подсыхающей розой в вазе — для романтического настроения, наверное…
— Да ты хоть знаешь, что я с тобой делать-то буду? — в ее голосе звучала ласковая и грустная насмешка; но она смотрела на него без улыбки, любуясь и одновременно скорбя своими большими тёмными глазами, силясь вобрать в себя, запомнить; она смотрела на Саймона как на нечто бесконечно прекрасное, но обреченное скоро исчезнуть — как на падающую звезду, как на рассыпающийся в воздухе салют, как на всполохи полярного сияния, полощущиеся в темном небе словно летящие по ветру газовые шарфы…
Он вспыхнул, прильнул к ней, не поднимая глаз, взволнованно трепеща длинными ресницами. Он не знал, совсем ничего не знал, он дал ей руку, чтобы она повела его в волшебную страну; Саймон понял теперь, что не зря он берег себя до семнадцати лет от тем, на которые говорили шепотом, от непристойных видеороликов, которые смотрели тайком, от неумелых потных рук ровесниц…
Прикосновения девушки были как солнечные лучи, как падающий яблоневый цвет: с каждой секундой тело Саймона наполнялось тихой приятной дрожью, словно пузырьками лимонада — он закрыл глаза, и она целовала его веки, виски, шею…
— Кто знает, может быть, твоя невинность, оставшись как маленькая волшебная искорка у меня внутри, сохранит мне жизнь в бою…
Она целовала его и потом, как бы в благодарность, целовала долго, грустно — словно надеясь вернуть то, что взяла у него; он вдруг застеснялся своей наготы и натянул на себя застиранную простынку.
— А у тебя разве нет жениха?
Она курила лежа, длинно выдыхая дым в потолок, он придвинулся и положил голову на её плечо.
— Был. В прошлый мой визит домой он сказал, что расторгает помолвку. В мое отсутствие его честь запятнала другая. Они были вроде как друзья, и я её знала, она долго добивалась его, но без толку, а тут… У него был день рождения, восемнадцать лет, они большой компанией пошли в бар, ну и сам понимаешь… Проснулся он у неё. Спасибо на том, что смелости хватило признаться мне.
Перед узким мутным зеркалом она оделась, сверкая в полумраке сильным молодым телом, сосредоточенно застегнула гимнастёрку, ремень на поясе, наладила как следует фуражку, снова превратившись из нежной любовницы в офицера.
— Пора. У нас самолет.
Собираясь уходить, она чуть-чуть помедлила, оглядела в последний раз комнату: сухая роза в вазе, лампа на столе, Саймон, пересеченный в районе живота молочной речкой простыни, тоненький, белый, в тусклом освещении похожий на фарфоровую куколку, его рубашка на полу — словно кучка снега, стекающий тонкой струйкой с трёхногого стула галстук…
— Ты за свою честь не опасайся, — сказала она, обернувшись в дверях и остановив на лице юноши блестящие карие глаза, — если я останусь в живых, то возьму тебя мужем, если ты конечно этого захочешь, узнав меня поближе… А если погибну… Тогда назовешь моё имя… Флорисса Гоменид. Жениха героини войны любая возьмёт с радостью.
Онки никогда особенно не задумывалась о своей преданности партии. Она принадлежала к тому счастливому типу людей, которые могут самоотверженно трудиться, не считая себя при этом служителями какой-либо глобальной идеи. Она решала конкретные задачи. Составляя список опасных пешеходных переходов, Онки думала в первую очередь о тех людях, которые будут переходить дорогу, о стариках и старушках, о молодых отцах с детскими колясками… Абстрактное «общее дело» в которое, словно малый ручей в реку, должно было влиться её маленькое дельце, пока не слишком её волновало.
Пробуждение в душе девушки наряду с деятельным и другого, громкого, плакатного патриотизма произошло в связи с одним из ряда вон выходящим событием. Как-то раз, заработавшись, она задержалась в офисе партии до позднего вечера, и охранница, позабыв о ней, заперла здание на ночь и включила сигнализацию. Обнаружив это чуть позже, Онки не слишком сильно огорчилась — она вернулась в рабочий кабинет с намерением поспать на столе. И вот именно в эту ночь здание подверглось нападению представителей агрессивной оппозиции, они и прежде совершали подобные акции протеста в разных уголках страны — забрасывали окна офисов правящей партии тухлыми яйцами, писали на стенах краской неприличные надписи, иногда даже швыряли бутылки с зажигательной смесью — но никогда ещё Онки не приходилось лично сталкиваться с подобного рода хулиганством.
