Семнадцатого июля главный врач госпиталя пригласил Ч. Олливанта и сообщил ему, что дни (а возможно, и часы) Рида сочтены. Он предупредил, что необходимо связаться с друзьями писателя. «В такую жару, — сказал врач, — тело можно будет сохранять на льду всего несколько часов». Услышав это, Олливант принялся действовать. Он послал телеграмму Локвуду. В ней была всего одна фраза: «Капитан Майн Рид умирает». На следующий день от Локвуда пришел человек из похоронного бюро, с тем чтобы подготовить все необходимое для погребального обряда. Был куплен специальный — похоронный — черный костюм. Олливант приготовил сообщение для газет: «… июля в больнице Святого Луки на пятьдесят третьем году жизни скончался писатель капитан Майн Рид», чтобы сразу разослать его в газеты. Оставалось только проставить дату.
«Три дня Майн Рид был без сознания, — вспоминала жена, — балансируя на грани жизни и смерти. Во всех отношениях он умирал, и на лице его были видны следы разложения и смерти. К тому же у него появилась сильная икота, которая мешала ему дышать». Он бредил, но, когда приходил в сознание, узнавал жену и верного Олливанта, которые день и ночь дежурили у его постели.
На четвертый день произошла удивительная перемена — икота прекратилась, беспамятство сменилось ровным, глубоким сном, а когда он очнулся, стало ясно, что кризис миновал и началось постепенное выздоровление. Проснулся аппетит, уже через несколько дней Рид начал вставать с постели и пробовал ходить. Он потребовал, чтобы ему принесли костюм, надел его, но «одежда висела на нем так, словно прикрывала не тело, а скелет». Тем не менее тех, кто ухаживал за пациентом, поражала произошедшая разительная перемена, удивляли его жизненные силы. Однако среди врачей многие были настроены не так оптимистично; дальнейшее развитие событий показало, что опасались они не напрасно.
Элизабет Рид, которая посвятила болезни немало страниц своей книги (что совершенно неудивительно, учитывая, что она пережила, ухаживая за мужем), сообщала, что за самочувствием писателя следили и американские газеты. Особенно активизировался их интерес после того, как капитан пошел на поправку. Как утверждает вдова, интервьюеры буквально осаждали больного. Она приводит обширные фрагменты из интервью — они действительно небезынтересны, поскольку дают довольно живой портрет писателя. Едва ли стоит перегружать повествование цитатами из этих публикаций. Тех, кого они действительно интересуют, — адресуем к книге мадам Рид. Куда важнее, что ремиссия продлилась недолго и 9 августа болезнь вернулась — в еще более угрожающей форме.
Судя по всему, у капитана началось заражение крови. Он впал в глубокое беспамятство, и, как писала супруга, «состояние Майн Рида стало еще более безнадежным, чем прежде». Вновь были сделаны все необходимые приготовления к похоронам, разосланы телеграммы друзьям и знакомым. Мадам Рид разрешили остаться у постели больного. Врачи были уверены, что ее мужу не пережить ночь и кончины следует ожидать с минуты на минуту. Но ни в эту, ни в следующую ночь Майн Рид не умер. Три дня он метался в бреду «с признаками приближающейся смерти». Наконец бред прекратился, писатель затих, и все решили, что наступают последние мгновения его жизни. Сестры привели священника. Но, едва он приступил к обряду, писатель открыл глаза, приподнялся и неожиданно твердым голосом громко сказал:
— Гоните этих дьяволиц к черту! Они говорят священнику, что я умру! Я не умру! — Затем он откинулся на подушки и уже другим тоном, но не менее требовательно, произнес: — Бифштекс! Принесите мне бифштекс.
Все были поражены, но просьбу выполнили: священник ушел, и принесли бифштекс. Рид немного поел, выпил воды и заснул. Сон его был глубок. Спал он спокойно.
К 10 сентября 1870 года капитан оправился настолько, что его уже можно было перевезти из больницы в квартиру на 24-й улице, что и было сделано. Он был еще очень слаб, но начал вставать с постели, а затем и ходить по комнате. Физически он довольно быстро восстанавливался, но болезнь, нечеловеческое напряжение американских дней, печальные события, предшествовавшие переезду в Америку, связанный со всеми этими обстоятельствами затяжной нервный стресс — все это породило депрессию, навалившуюся на Майн Рида. У него появились навязчивые страхи — он стал бояться темноты и запрещал на ночь гасить свет. К тому же он стал бояться оставаться ночью в одиночестве, полагая, что, если кого-то из близких не будет рядом, с ним произойдет нечто ужасное. Поэтому каждую ночь у его постели по очереди дежурили — то Элизабет, то Чарлз Олливант. Появились и другие отклонения — писатель, всегда любивший обильно поесть и выпить, единственным критерием в еде для которого были ее вкусовые качества, начал изводить домашних расспросами, из каких продуктов изготовлено то или иное блюдо, нет ли шанса отравиться, не может ли тот или иной продукт отрицательно повлиять на его здоровье. Еще одна странность — болезненное внимание к собственному весу. Он был убежден, что вес является индикатором его выздоровления, и каждый день начинал и заканчивал взвешиванием (кстати, эта особенность — ежедневное взвешивание, как утверждала вдова, с тех пор сохранилась у него на всю оставшуюся жизнь). И был совершенно счастлив, если за день ему удавалось прибавить в весе и, напротив, совершенно убит, если масса тела за день не выросла. Он стал покупать странные предметы. Например, хирургические инструменты. Он раскладывал их перед собой на столе и любил подолгу их разглядывать, трогать, перекладывать с места на место. Майн Рид стал очень раздражителен, подозрителен и обидчив. Ему казалось, что его обижают намеренно, и, обидевшись, например, на жену или Олливанта, он мог не разговаривать с ними часами.
По воспоминаниям Э. Рид и Ч. Олливанта, по мере того как физически Майн Рид восстанавливался, его душевное нездоровье, напротив, усугублялось. Наконец, стало очевидно, что писателю необходима врачебная помощь, и был созван консилиум. Звучали разные мнения, но большинство докторов сходились в одном — писателю следует возвратиться в Англию. Некоторые полагали, что это вернет утраченное душевное равновесие (довольно странная идея по отношению к тому, кто мечтал жить в США, а Британию считал тюрьмой народов!). Другие считали (эта мысль была вполне здравой) возвращение необходимым, потому что только в Англии есть специалисты, клиники и наработанные методики для лечения душевных болезней. В США же писателя ждет только сумасшедший дом без надежды на выздоровление.
Элизабет Рид принимает решение — вернуться в Англию. Можно только строить предположения, чего в нем было больше — стремления помочь мужу или страстного желания уехать из нелюбимой и непонятной страны на родину. Думается, все-таки — первого. Но и известную нелюбовь миссис Рид к США и ее обитателям тоже нельзя сбрасывать со счетов.
Решение было принято. Теперь самым трудным представлялось убедить супруга вернуться, а также раздобыть денег на обратную дорогу, на жизнь (хотя бы на первое время) и на лечение мужа. Как вспоминала миссис Рид, последнее удалось легче, нежели исполнение первого. Вполне понятно, почему. Денежные вопросы взял на себя Ч. Олливант. Он организовал подписку среди друзей и знакомых Майн Рида и довольно быстро собрал внушительную сумму. Билет на пароход (первым классом) взялся оплатить благодетель писателя миллионер Л. Локвуд. Гораздо труднее было убедить мужа уехать из США. Миссис Рид вспоминала о том, что «потребовался немалый такт и длительная череда уговоров, чтобы Майн Рид согласился вернуться на родину». Она не сообщила, однако (но об этом поведал Олливант), что главным ее аргументом было обещание возвратиться в США, как только писателю станет лучше и он поправится.
