Уж сутки любишь ты! Но что ж Ты завтра скажешь мне, когда уйдешь? Иные, может, клятвы мне предъявишь? Или заявишь, Что мы уже не те, и что вчера Клялась ты с перепугу, и с утра Отречься от любви пришла пора? Любовников союз, мол, сходен с браком И по подобью так же обречен: Супругов смерть разводит, нас же – сон. К измене тяга есть во всяком — И, дескать, ты дала себе зарок, Что не пойдешь природы поперек. Глупцом я был бы, с пеною у рта Заспорив, чья тут правота, — Уж лучше потерплю: Быть может, завтра сам я полюблю.[123]
Моя встреча с Нью-Йорком началась с крепкого дешевого виски в аэропорту Дж. Ф. Кеннеди и желтого такси, за рулем которого сидел марокканец, желавший знать, какого черта делали китайцы, когда писалась Библия. Я ничем не мог помочь ему в этом. Но мой встречный вопрос – если бы я был достаточно прозорливым, чтобы спросить, – прозвучал бы так: какого черта на побережье так мало свежего воздуха? Нью-Йорк, должно быть, единственный приморский город в мире, в котором может быть жутко холодно и при этом сумрачно, душно и пыльно.
А еще этому городу пошли бы на пользу кривые линии. Хватит перекрестков, прямых углов и кварталов. Нельзя ли подать немного закоулков, аллей, и кривых улочек. Хватит функциональности. Дайте хоть немного формы. После обеда с Солом и журналистами я вынужден был откланяться и отправиться в Китайский квартал tout seul [124] – только потому, что там есть улицы, которые чуть-чуть изгибаются.
Сегодня, второго ноября, я буду ночевать в минималистском отеле чуть в стороне от Таймс-сквер, в районе Восьмой авеню. И что бы там ни думали персонал и другие гости, отель вовсе не был крутым – всего лишь минималистским. Минимальное пространство. Минимальный комфорт.
Сегодня я стал предметом обсуждения в городе. Точнее, мое имя было упомянуто в колонке сплетен в нескольких газетах. И вы правы: я чувствую себя лучше. Намного лучше. Была половина двенадцатого, и я наслаждался завтраком из двух яиц с помидорами. Похоже, на Манхеттене еще не изобрели ванну – что ж, я приму душ. А потом сяду за письменный стол и напишу письмо бабушке. У меня для нее приятный сюрприз. И я уверен, что она не станет возражать, если я попрактикуюсь в Anglicana Formata [125].
Полагаю, прошлой ночью в галерее «Руби» собралось не меньше четырех сотен людей – или около того. Шутка (если, конечно, это верное слово) состоит в том, что галерея находится на Авеню Б – то есть на Рю Би.[126] (Я знаю, знаю.) Это был переделанный склад, с типичной для Нью-Йорка неописуемой дверью – вы могли бы тысячу раз пройти мимо нее, и ваши ист-виллиджские кроссовки при этом даже не скрипнут. Водитель такси – как я убедился человек немногословный – никогда в жизни об этой галерее не слышал, и его это ничуть не удручало. Впрочем, он бросил через плечо:
– Целая толпа людей в дорогих пальто только что прошла вон по той улице, парень. Может, стоит поехать за ними?
Внутри галерея имела два уровня, на обоих – деревянные полы и нейтрального цвета стены. (Интересно, можно ли устроить выставку, целиком состоящую из интерьеров художественных галерей, какими они были на протяжении веков?) Меня вскользь проинформировали, что с точки зрения организации пространства галерея «Руби» была одной из лучших в мире. Если стены могут быть желанными, то это были те самые стены.
