– Ты не ответил мне, для чего ты в Мемфисе?
– Хотел увидеть тебя.
О Иисус.
Притворяюсь безразличной, а у самой в животе порхает целая армия восхитительных бабочек.
Он здесь из-за меня!
– И я не люблю оставаться в долгу. – Он вытаскивает из кармана конверт, мои бабочки сникают.
Ну начинается!
Строю недовольную рожу.
– И, Кэтрин, – произносит он с предостережением, – даже если ты разнесешь весь этот симпатичный ресторан в пух и прах, возьмешь в заложники официанта, повара и уборщицу, я не приму этих денег обратно.
– Ты послан на эту землю, чтобы все портить? – мрачно бормочу я, испепеляя взглядом лежащий на столе конверт.
– Что именно я испортил?
Хочу сказать «этот прекрасный момент», но вовремя одергиваю себя.
– Вообще все, – обобщаю я, желая обрести способность разжигать глазами огонь, чтобы превратить его подачку в горстку пепла.
– Хорошо, раз тебя это так оскорбляет, считай это моим рождественским подарком.
Еще хуже!
– Что-то я не припомню, чтобы просила у Санты десять тысяч баксов.
Он самодовольно улыбается, подперев подбородок кулаком.
– Его не нужно просить, он сам знает, как лучше.
Нам приносят две чашки горячего шоколада, яблочный пирог, вафли и две вазочки с ягодно-фруктовым миксом.
– И сливки, сэр. – Официант ставит на стол круглую креманку и, пожелав нам приятного аппетита, удаляется.
– Тебе положить? – спрашивает Роберт, застыв с ложкой в руке.
Я сконфуженно киваю, он аккуратно добавляет сливки в мой напиток.
– Ты живешь с родителями? – закончив, интересуется он.
– Нет. Отец снял для меня квартиру рядом с университетом, так удобнее.
– Почему? – Он бросает на меня заинтересованный взгляд и принимается за свою чашку.
– А где мне еще жить? У папы теперь новая семья, с женой и маленькой дочкой. А мама… она по-прежнему встречается с тем мужчиной, из-за которого они разошлись.
– Встречается или живет с ним?
– Если верить ей, то они пока не живут вместе.
– Тогда в чем проблема? Почему ты решила отделиться? – Роберт кладет ложку на блюдце, я исподволь наблюдаю за ним.
Он хорошо выглядит. Неприлично хорошо, впрочем, как всегда.
– Я… это сложно объяснить, – делаю глубокий вдох, разговор меня удручает, – мне нужно еще немного времени, чтобы все осмыслить. Да и одной жить лучше, – заключаю я, чем, по-моему, удивляю его.
– Лучше?
– Ну, рано или поздно всем приходится учиться самостоятельности, – изрекаю я с умным видом.
Роберт ненадолго задумывается, затем берет серебряную лопатку, подцепляет кусок пирога и кладет его в мою тарелку.
– Спасибо, – смущенно бормочу я.
– Пожалуйста, – отвечает он, скосив взгляд на свои крутые часы, – вообще-то уже время обеда. Может, закажем что-нибудь более существенное?
– Нет, – отрицательно мотаю головой, – я еще не проголодалась.
Он смеется, и мы едим десерт.
– И что же ты изучаешь в университете?
– Социологию. – Я только что не плююсь, выдавив из себя это слово.
Роберт усмехается.
– Не интересно?
– Господи, нет. – Я закатываю глаза. – Терпеть ее не могу!
– Зачем тогда выбрала?
Действительно, зачем?
– Когда я подавала документы, в семье был кризис. Я вообще не собиралась поступать, хотела еще годик подумать, но мать настояла. А потом…
«Потом ты превратил мою жизнь в ад и мне уже стало пофиг».
– А потом? – нетерпеливо допытывается он. Я хмыкаю и неопределенно пожимаю плечами. – Что ж, никогда не поздно перевестись в другой университет. В другом городе, например, – говорит он как бы с намеком.
Я непонимающе мигаю.
– Я имею в виду, ты сама можешь выбрать. Это ведь твоя жизнь, и она у тебя одна, – поясняет он, слизав крошку пирога со своей нижней губы.
У меня пересыхает во рту.
– Вот доучусь курс, а там посмотрим, – стараюсь больше не думать о его губе, это сбивает меня с толку.
– У тебя есть кто-нибудь?
Ой.
Вопрос застает меня врасплох, но я быстро прочищаю горло и честно признаюсь, что никого у меня нет.
– А у тебя? – осмеливаюсь спросить я.
– Нет, нету. – Он обворожительно улыбается, и мы долго глядим друг на друга. – Я скучал без тебя, – признается он, посерьезнев.
– Я без тебя тоже, – шепчу я.
Между нами, я не просто скучала, я умирала без него. Чахла, как засохшее растение. Черт, я столько раз воображала себе эту нашу встречу, и вот она состоялась. Он сидит напротив меня, такой сильный, красивый, такой единственный! И он скучал. Скучал до такой степени, что преодолел тысячу миль, чтобы увидеть меня.
Эта мысль меня согревает.
– Итак… – говорит Роберт, и неожиданно его взгляд сосредотачивается на столе. – А где корица?
Что? Я хмурю брови.
– Горячий шоколад без корицы – это преступление! – громко восклицает он, оглядываясь в поисках официанта.
– Я сейчас.
Отложив салфетку, он грациозно встает из-за стола и отправляется на поиски… корицы?
Ну и ну!
Я ошеломленно смотрю ему вслед, чувствуя, как кровь разгоняется по венам, убыстряя мой и без того неспокойный пульс, и внезапно во мне оживает надежда. Вдруг мы еще будем вместе? Вдруг это еще возможно?
Роберт перегибается через барную стойку, вертит головой, выискивая обслугу.
Я рада, что он приехал. Чудеса все-таки случаются.
Несмотря на мой скептицизм, я всерьез начинаю верить в существование какой-то невидимой силы, которая возникает из ниоткуда в самый последний момент, чтобы помочь нам в осуществлении наших самых заветных желаний.
Или это дух Рождества?
Роберт возвращается с небольшой баночкой в руке. По его лицу блуждает победоносная, мальчишеская улыбка. Черт, разве ему двадцать девять?
У барной стойки настоящий консилиум. Да, он умеет нагнать страху.
– Такие все непонятливые, – ворчливо проговаривает Роберт, усаживаясь на стул.
Я с трепетом наблюдаю, как он методично открывает крышку, сует свои длинные пальцы в банку, набирает чуть-чуть коричневого песочка и, привстав, медленно посыпает корицей мой уже теплый шоколад с подтаявшей молочной пенкой.
