Должно быть, в те мгновения я сам в это верил. Я вернусь, чтобы его успокоить, хотя сам нуждался в успокоении не меньше, если не больше – из-за смерти моего друга и неопределенности своего положения в замке. Герцог воззвал к старинным узам товарищества. Да, убеждал я себя, истощенный переживаниями этого страшного дня. Чувствуя во всем теле боль от непривычной работы и неумолимого холода, я вскарабкался в мое набитое подушками гнездо. Время от времени мне придется составлять компанию Альбрехту, когда работа позволит; дать согласие легко, если оно нужно лишь для того, чтобы сбежать от его тошнотворных объятий.
Уже засыпая, я начал жалеть о своем обещании.
* * *
Бормотание. Голоса у меня в ушах. Шепот на крыльях мотылька. Мои руки подпрыгивают, как щенок, и прогоняют докучливого мотылька.
Я проснулся от явственного ощущения, что ко мне в комнату ворвались. Я прислушался – от слишком реального сна сердце до сих пор билось как сумасшедшее. Голоса слышались из коридора? Нет. Они шли из глубокой, подземной пещеры. Что они говорили? Они кричали; они были злыми, жестокими и решительными. Я сел на постели и уставился в темноту, на плавающие перед глазами сверкающие пятна, как будто, напрягая зрение, я мог тем самым улучшить свой слух.
Оболочка сна лопнула. На улице действительно кричали: гвалт мужских голосов доносился от городских ворот.
Напуганный до тошноты, я прислушивался к звукам боя. Как крестьянам удалось опустить мост? Но почему тогда не слышно сигнала тревоги? Возможно, Максимилиан фон Винкельбах насмехался над толпой повстанцев, не понимая их силы и ярости и считая излишним беспокоить герцога из-за таких пустяков. Но требования справедливости и мести, удары импровизированного тарана в окованные сталью ворота не унимались. Все это сопровождалось испуганными воплями с крепостных стен, поскольку ворота необъяснимым образом начали поддаваться. И только когда осаждающие свирепой людской волной ворвались на площадь, забили колокола часовни.
Герцог! Мне нужно было добраться до герцога! Спотыкаясь о подушки, я нырнул лицом в умывальник.
Придя в сознание, я стряхнул осколки льда с разбитой головы и перевязал рану чулком. Испытывая дурноту после удара, я медленно и неуверенно, как пьянчуга с похмелья, оделся и влез в тяжелое меховое пальто. Пришлось повозиться с задубевшими от холода сапогами, чтобы они допустили мои стопы в свое нутро, что они в итоге и сделали, передразнивая своим скрипом мои жалкие всхлипы. Сколько времени я был без сознания? Ярость снаружи утихла. Теперь оттуда доносились иные звуки: приказы, крики о помощи, тревожные и угрожающие вопли.
Я выбрался в коридор, на пустынную темноту лестницы. Я чувствовал, что восточное крыло опустело, лишилось человеческого балласта: все люди были снаружи или искали безопасности в подземельях. Немало времени ушло у меня на то, чтобы преодолеть скользкие ступени. Железные перила покрылись инеем и липли к коже: ужасно не хотелось, но пришлось их отпустить и довериться обледенелым камням. У-уух! Я поскользнулся. И-иих! Земля подпрыгнула и врезала мне по заду. Чтобы подняться, пришлось встать на четвереньки. Охая и постанывая на каждом шагу, я спускался по улице Вергессенхайт, а потом свернул на площадь. Часовня загораживала от меня библиотеку. Но нежно-розовое свечение в глазу флюгера подтвердило мои худшие опасения. Библиотека пылала.
Слуги с ведрами носились к колодцу и обратно. Повара крутили колодезный ворот. Я выхватил у кого-то ведро для помоев и направился к пожарищу. Рядом с часовней – колокола которой уже замолкли – ряд стражников сдерживал слуг. Одни хватали поднесенные ведра с водой, другие кричали, чтобы несли еще. Я увидел северное крыло библиотеки. Дверь была выбита, из ее оранжевой глотки пробивался дым, из которого время от времени возникал стражник с ведром. В этом апокалиптическом свете я разглядел сваленные на ступенях тела; что-то, похожее на воду, поблескивало между каменными плитами пола – только это была не вода. Я побрел к южной башне, держа перед собой ведро в качестве пропуска. Служанка поскользнулась на мокром льду и упала лицом на край своего полного ведра. Несколько солдат бросились ей на помощь, и мне удалось пробраться через их кордон.
Я старался не смотреть на мертвецов: множество раскиданных кукол с пустыми глазами. В спешке поднимаясь по лестнице, я увидел нескольких солдат и узнал в них ветеранов из старой гвардии, преданных герцогу.
В вестибюле мертвых было намного больше. Большинство очагов пожара уже потушили; кто бы ни совершил этот поджог, он не собирался уничтожать библиотеку, поскольку горели шторы, стулья и кучи разного мусора, а остов здания оставался целым. Перегородки между приемной и покоями герцога были частично сломаны. Это немного меня успокоило, поскольку мои картины находились в южной части здания, в Камергалери и Длинном коридоре. Что до герцога, то я доподлинно знал, что он решил провести ночь не в спальне, где его искала бы толпа, а в безопасности тайного кабинета.
Разрушения в соседних помещениях привели меня в уныние. Стены между комнатами были полностью или частично уничтожены. Декорации развалились, обнажив скелет бывшей конюшни. В каком-то смысле это было естественно. Ни моя библиотека с ее секретами и зеркалами, ни новое средоточие власти Джонатана Нотта не имели ореола прочности; теперь их временные конструкции развалились, поддавшись злобе изголодавшегося и обиженного властью народа. Больше, чем материальные разрушения, пугало количество мертвых тел в Риттерштубе. Выглядело это так, будто крестьяне, вооруженные кольями и вилами, нарвались на засаду. В их плоть впились арбалетные болты; мушкетные пули раздробили кости и разнесли черепа. Многие погибли, пытаясь убежать, выбраться во двор – лишь для того, чтобы быть зарезанными в дверях. Дважды мне пришлось припадать к полу, когда мимо меня пробегали шерифовы молодчики. Мои руки сделались скользкими от крови; я вытер их об одежду ближайшего мертвеца и поспешил дальше, надеясь добраться до неповрежденной тайной дверцы и найти герцога невредимым.
Юные стражники в Длинном коридоре таскали мои картины. Из-за пьедестала я наблюдал, как они сваливали в угол труд всей моей жизни. Может, они сохраняли его от пожара? Может быть, это герцог отдал приказ, чтобы солдаты спасали его драгоценную коллекцию? Однако мои надежды пошли прахом, когда, воспользовавшись минутой безлюдья, я рванул сквозь темноту к потайной панели, о существовании которой почти никто не знал, – и обнаружил за гобеленом лишь пустоту.
Я вошел в разоренный кабинет. Люк в Аркана Мистерия был выломан. От его расщепленного порога тянулся кровавый след. С книг сорвали обложки; повсюду были разбросаны гравюры и эскизы. Экспонаты Шнойбера валялись в полном беспорядке. Я еле успел отдернуть ногу от острого осколка банки; в воздухе стояла едкая вонь бальзамирующего раствора. Нужно найти герцога! Обшаривая шкафы, я коснулся, как мне показалось, чьего-то тела, но это был автомат Адольфа Бреннера, кукла-девочка Секундус, приспособленная для более низменного применения. В тусклом свете из Длинного коридора я видел ее грудь и приоткрытый рот. Меня переполняла жалость к герцогу, нуждавшемуся в подобном стимуле, и к Бреннеру, которому пришлось переделывать автомат. Мои эротические рисунки были свалены в кабинете, гнезде разврата куклы-наложницы.
