Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
— Пусть уходят! — крикнул довольный битвой Кмитич. — Мы уходим тоже! Дело сделано…
Даже делая вид, что вышел с честью из этого боя, в отчете царю Хованский не смог скрыть отчаянья полного поражения: «…и учал быть бой жестокий… неприятельские люди стали наступать на… ратных пеших людей… чтобы их разорвать и побить, и… пешие люди… стали твердо и не уступили неприятелю места, бились, не щадя голов своих; и мы, взяв гусар и что было с нами всяких чинов твоих ратных людей, скочи-ли на польских людей… и польских людей сорвали и пешим людям вспоможенье учинили». Все это означало, что с трудом и с большими потерями отбиваясь от очередных атак, Хованский в спешке, едва не угодив в плен, переправился по мосту, чтобы укрыть в Полоцке жалкие остатки своей армии. Он писал письмо царю и понимал: все кончено. Если после Полон-ки у Хованского еще оставалась надежда на успех, то сейчас все это развеялось, как дым. Московский воевода точно знал: царь больше не даст подкрепления, ибо нет его, а это означает, что и он, Иван Хованский, ничем не сможет помочь царскому князю Даниилу Мышецкому в Вильне, куда уже подошли литвинские войска и повстанцы, чтобы отбить свою столицу. Шел к Вильне со своими шестью сотнями драгун и рейтар Богуслав Радзивилл, имея личное распоряжение короля Яна Казимира возглавить штурм Виленского замка.
Через несколько дней после громкой победы под Кушли-ковыми горами среди празднующих литвинских войск появился сам Ян Казимир, который, как оказалось, уже почти неделю был в Глубоком. Радостные конфедераты встретили короля гимном «Магутный Божа» и салютом из пушек. Жаромский, Чарнецкий, Кмитич и Хвелинский, другие офицеры поочередно подходили к монарху и бросали к его ботфортам штандарты и татарские бунчуки — всего более ста тридцати штук. Ян Казимир, прослезившись, целовал победителей.
— Дзякуй вам! — говорил по-русски растроганный король. — Не мне, но Отечеству всему нашему подарок преподнесли! Это есть начало нашей победы над армией царя! Начало освобождения всей страны от захватчиков!
Затем к королю подвели и многочисленных пленных офицеров. Среди них был и сын Хованского Петр с перевязанными рукой и головой, а также еще восемь полковников и более сотни командиров рангом пониже. Также литвины захватили весь московский обоз с боеприпасами и чудотворной иконой, коя не помогла захватчикам. Показали королю и всю захваченную артиллерию московского князя. А в это время разгром отступающих разрозненных отрядов Хованского довершали литвинские крестьяне. Они, собираясь в группы, примыкая к местным партизанским отрядам, гнали и добивали кучки ненавистных захватчиков, мстя за грабежи и разорения своих весок. Хищника загнали в клетку. Месть у Хованского не получилась — ему самому отомстили за все. Впереди московского князя ожидали еще новые поражения, но главный свой бой он уже проиграл. Проведя в Полоцке спешный смотр своих разбитых войск, Хованский отступил в Великие Луки, оставив в городе небольшой гарнизон, которому не суждено уж было удержать город.
* * *
В сердце Алексея Михайловича Романова царила настоящая паника. Ранее он бы обо всем посовещался с Никоном и послушался его советов, но не было больше патриарха в стенах кремлевских, не было и нужных мыслей в голове царя. Тогда 10 ноября государь Московии созвал Думу, чтобы совещаться с боярами, какой дорогою и с какими силами идти навстречу такому сильному неприятелю как король Речи Посполитой и русские казаки с крымскими татарами. Из наиболее авторитетных подданных пришли Федор Михайлович Ртищев, еще с отроческих лет царский постельничий, общавшийся с царем на короткой ноге, а ныне окольничий, царского дворца дворецкий и управляющий всем монетным делом, а также окольничий Богдан Хитров и князь Юрий Иванович Ромодановский, ровесник и родственник царя в третьем колене по бабке с материнской стороны. С этим князем, отличающимся более силою легкого остроумия, нежели разумностью суждений, Алексей часто беседовал по-приятельски не как царь, а как просто друг.
Однако сам Ромодановский предпочитал держаться от такого дружка на расстоянии, зная его переменчивый нрав. Пришел и тесть царя, Илья Данилович Милославский, впрочем, не пользующийся из-за своего безродного бедного происхождения никаким уважением у Алексея. Старец, тем не менее, важно уселся рядом с государем, выпятив свою светло-голубую от седины бороденку. Едва выслушав горестные новости о разгроме Хованского, Илья, шурша длинными одеждами, вдруг встал и, откашлявшись, скрипучим, но громким голосом произнес:
— Государь, поставь меня воеводой твоих полков, и я пленю и приведу к тебе польского короля!
Алексей, сидевший до сего на троне, вскочил как ужаленный, едва не запутавшись острыми носками сапог в длинной расшитой каменьями хламиде. Держава выпала из его ладони и ухнула об пол. Два стражника в белых кафтанах кинулись поднимать державу, суетливо возвращая ее царю. Но тот не взял ее, его руки были уже заняты другой вещью — стремительно шагнув к тестю, Алексей Михайлович схватил того обеими руками за бороду, притянул к себе. Бояре испуганно вжали в высокие воротники головы, увенчанные огромными меховыми шапками, пряча лица в бороды.
— Что?! — таза царя сверкнули двумя темными молниями. — С чего ты, блудницын сын, приписываешь себе такую опытность в военном деле, а?! Когда это ты набил руку на воинском поприще? Спрашиваю тебя: пересчитай свои славные воинские подвиги, тогда и мы можем надеяться, что исполнишь свои обещания! Пошел к праху, старик, со своими бреднями!
Царь сперва влепил тестю звонкую пощечину, а затем, тряся его за бороду, прокричал прямо в лицо:
— Как смеешь ты, негодяй, потешаться над нашими бедами и мной лично такими непристойными шутками?! Сейчас же вон отсюда!
И царь погнал старика Милославскош пинками к двери, которую два стрельца в малиновых кафтанах с алебардами заботливо распахнули перед государевым родственником. Но царь пинками выгнал за порог и стражников, собственноручно захлопнув дверь, вернулся и сел на трон, тяжело переводя дыхание.
Ртищев с легкой улыбочкой повернулся к побледневшему Хитрову:
— Короче, Богдаша, — сказал князь тихо, — ничего не предлагай, не говори и не возражай. Сегодня Его светлость буйствовать изволят.
Похоже, единственным, кто не утратил дара речи и желания публично выступить после выставления Милославского, был все-таки Ромодановский.
— Тут вот что получается, светлый царь, — говорил он, поднимаясь со своего места, — когда Иван Четвертый бездумно разгромил мой родной Господин Великий Новгород, то вещь получилась пустая и худая и для Москвы и для земель Новгородских. Пользы ныне от Новгорода нет никакой. Его, как чумной купцы иноземные обходят. Какая польза и кому была в захвате Республики Новгородской? Никакой и никому. Я вот то же самое вижу и ныне в захвате той же Литвы. Мы убили время и многие тысячи людей, города и села литвинов пожгли и разорили, а теперь и они наши войска бьют. Пока не поздно и пока не всех еще наших там поубивали, отступать нам нужно из Литвы, светлый царь. Ничего не вышло из нашей затеи.
— Уж нет, — поднял царь злые глаза на князя. Он никогда не любил сравнений с бесноватым больным на голову Иваном Ужасным. Сам считал резню в Новгороде сумасшествием, а Ливонскую войну своего предшественника — провальной и плохо организованной кампанией. А тут… ему напоминают и про Новгород, и про провал в войне с Ливонским Орденом, ВКЛ и Швецией.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
