— Единственный способ — это перерезать их.
— Нет. Неправда, Девон. Даже в скованном цепями городе жизнь процветает. Как ты этого не видишь?
Девон вздохнул.
— Когда-то я уже говорил, что я — единственный живой человек во всем Дипгейте. Я хотел сказать, что все остальные живут и кормятся только для того, чтобы отдать свою кровь ненасытной бездне. Это не жизнь. Это голод, такой же бездумный, как яд или болезнь. Но я ошибался, считая себя единственным. Ты и я словно вершины двух пирамид, Сайпс. Религии и науки. Под нами нет ничего, кроме щелкающих ртов. В тебе тоже есть жизнь, старик.
— Не могу принять такой комплимент. Ты слишком высокомерен. К тому же безумен.
Девон улыбнулся.
— Как я могу облегчить твои страдания?
— Никак. Боль — слишком малая расплата зато, что я сделал. Если я умру, и то будет хоть какое-то утешение.
— Мученичество, Сайпс, тебе не к лицу.
— Если я и мученик, то это заслуга моей совести, а не моего бога.
— Не вижу разницы.
На некоторое время в камере установилась тишина, которую нарушил Девон.
— Расскажи мне про Ульсиса. Кто он на самом деле?
— Он сын Айен! Бог! — Кашель прервал речь старика.
— Хорошо. — Девон поднял руку. — Давай не будем спорить по вопросам семантики. Мне порой кажется, что мы с тобой смотрим на одни и те же вещи с разных сторон подзорной трубы. Наше восприятие разнится, но сам предмет никогда не меняется.
Сайпс хрипло втянул воздух.
— Ульсис, — ответил он, — пожирает души мертвых и оставляет их пустыми. Самые счастливые остаются сосудами для воли бога. Они существуют, пока существует бог, как… как ходячие обескровленные. Остальных ждет еще более незавидная доля. — Сайпс поморщился. — Лучше бродить по Лабиринту, лишиться всего, что делает нас людьми.
— Это, — улыбаясь, заметил Девон, — зависит от того, силу какого бога будет питать твоя душа.
Пресвитер усмехнулся.
— Даже сам Ульсис не сравнится с тобой в высокомерии. Думаешь, тринадцать душ сделают тебя равным богу?
— Я нахожу подобное сравнение уничижительным. Ульсис, в конце концов, паразит.
— После первой священной войны его армия возросла до таких размеров, что больше не могла себя поддерживать. Мертвые начали разлагаться. Больше нельзя было увеличивать армию и продолжать… кормить воинов. И с тех пор бог устроил пиршество для своего воинства. В течение трех тысячелетий Бог Цепей выжидал, накапливая силы, крадя души. А рабы его питались остатками. — Старик покачал головой. — Теперь они идут, они уничтожат наш мир, чтобы утолить голод хозяина. Нас всех ждет забвение. Если ты обрушишь город в пропасть, ты только поможешь ему.
Неожиданно старик весь сжался, его тело забилось в конвульсиях. Тощие конечности свело, его всего начало трясти от мокрого кашля.
Девон подошел и взял старика за плечи. Через некоторое время приступ прекратился. Отравитель вытащил из кармана платок и всунул Сайпсу в руку. Старик схватился за тряпку, как тонущий хватается за спасательный круг.
Девону вдруг стало жаль старого пресвитера. Его вера, как и вера всех его предшественников, начиналась на дне бездны. Отравителю искренне хотелось, чтобы старик дожил до того момента, когда город падет. Только тогда он сможет осознать правду. Мертвые не могут ходить. На дне пропасти нет никакой армии.
— Я забираю тебя отсюда, — сказал Девон.
— Нет, — прохрипел Сайпс. — Мне теперь все равно. Лучше помоги стражнику. Избавь его от боли.
Девон совершенно забыл про Ангуса.
— Он еще жив?
Сайпс кивнул.
— Они говорят, он сошел с ума. Словно бешеный пес, грызет и царапает сам себя. Его пришлось связать.
— Ты!
Девон обернулся — перед ним в дверном проеме стоял Батаба.
— Что ты здесь делаешь?
— Допрашиваю пленника.
— Ты сам пленник. — Косточки в длинной косматой бороде застучали, глаз хмуро посмотрел на отравителя. — Что ты ему говорил?
— Мы беседовали о вере — в этом вопросе наши взгляды расходятся.
Шаман пришел в ярость от подобной наглости.
— Оставь священника в покое и иди за мной.
* * *
Люк открылся, и в глаза ударил ослепительный свет. Белая винтовая лестница уходила прямо к солнцу. Далеко внизу кипело под палящим небом море песка.
— Наверх! — скомандовал шаман.
Девон начал карабкаться по лестнице.
На крыше Зуба оказалось еще хуже. В небо поднимались черные от сажи трубы. Белая поверхность машины отражала свет так, что больно было смотреть, и даже с закрытыми глазами все еще виднелись силуэты труб. Блэктрон блестел на солнце. Утесы и валуны, жилы руды и кристаллы раскалились от жары.
Батаба подвел пленника к самому краю крыши.
На песчаной площадке происходило что-то похожее на игру. Лошади носились в облаках пыли, а всадники размахивали длинными шестами с крюками. Когда один из всадников ударял по земле, в воздух вылетал ком тряпок размером с кулак.
— Кабара, — объяснил шаман. — Они соревнуются за камни толстого священника.
С оглушительными криками всадники припустили лошадей вслед за импровизированным мячом.
— Армия собирается против нас, — продолжал шаман. — Скоро времени для игр не останется.
Вокруг Зуба земля была усеяна обломками двух кораблей. Старухи продолжали прочесывать разбитые лодки и ругаться из-за добычи. С расстояния крыши трудно было отличить корабли. Серебряная материя баллонов блестела на песке словно праздничный серпантин.
Батаба не отрываясь следил за игрой.
— Они тебе не верят, — продолжал шаман. — Я тебе не верю.
— Никак не пойму почему.
— Ты не уважаешь жизнь.
Девон фыркнул.
— Вы не меньше меня хотите этой войны.
— По другой причине, отравитель. Мы желаем вытащить кинжал из спины Айен, победить ее свергнутого сына и его приверженцев. Но ты…
С игровой площадки снова раздались крики. Одному из всадников удалось забить мяч в грубо отмеченный угол поля. Мальчонка подобрал клубок тряпок и засеменил в центр поля.
— Ты, — продолжал шаман, — не моргнув глазом убьешь тысячи, чтобы отомстить за личную обиду.
— Только не говори, что не ищешь справедливого возмездия для своего народа. Они десятилетиями уничтожали пустынные племена.
— Не могу отрицать, мы ненавидим их. Но цель наша выше. Мы сражаемся за Айен.
— А если Айен не существует и никогда не существовала? Какая тогда между нами разница? Мои мотивы по крайней мере основаны на уверенности, а не на слепой вере.
