– Нет. Но я слабею. Кровь продолжает течь. Есть такая болезнь, которую боги насылают на грешников: кровь не засыхает, не останавливается. Я хочу сказать тебе: ты должен…
– Должен что?
– Ответь мне: какие книги на земле самые древние? Самые первые? Я скажу: эти три. Красная, Черная и Синяя. Их написали, или, по меньшей мере, продиктовали боги. Слова, которыми они написаны, богодухновенны. Не только слова – каждая буква, ибо буквы являются божьим даром. Нет их – нет и слов, нет способа передачи мыслей, опыта и знаний. Ты понимаешь меня?
– Да.
– Та буква досталась твоему отцу не случайно. И ты должен принять ее, как наследство, как святую ношу. Эогабал следит за тобой, он следит за своим даром, он ждет, когда избранный исполнит свою миссию…
Хэвейд вновь замолк.
– Мастер!
– Да… найди способ вернуть Черную книгу. Передай ее Элле. Или сам… иначе равновесие будет нарушено. А теперь… я должен отдохнуть.
– И скорее, – тут же послышался вновь его шепот. – Книга у Беорна. Если он сможет прочитать ее, будет беда. Если он узнает, где оставшиеся две книги – беда еще бГільшая. Ты можешь остановить гибель королевства.
Эдвин немного подождал, вслушиваясь. Ничего, кроме стука капель. Ему стало не по себе: если старик действительно потерял много крови, он может не проснуться. И самое страшное, что это, похоже, никого не волнует. Король и тот мерзкий монашек завладели Черной книгой, и теперь Хэвейд им без надобности.
Эдвина бросили в подземелье около недели назад – счет точному времени он потерял, – и за это время ему только пять раз швыряли через решетку еду; последний раз это произошло уже давно, и он не поручился бы, что Хэвейда кормили с такой же периодичностью. А раз Беорн во главе орденской армии отправился в поход, то теперь об узниках вообще могли забыть.
– Эй! – крикнул он, услышав в ответ только эхо. – Эй, кто-нибудь!
Тишина. Поколебавшись мгновение, Эдвин пнул ногой решетку. К его удивлению, она хрустнула. Скорее, не она, а камень, в который были вделаны железные прутья. Эдвин лихорадочно принялся ощупывать кладку, сетуя на полную темноту, и в скором времени обнаружил трещину. Рыхлый камень крошился от старости, а может, от вечной сырости.
У Эдвина от волнения вспотели ладони. Если удастся выломать решетку, можно будет сбежать. Хэвейд рассказал ему об этом и о многом другом. В самом дальнем конце подземелья, у северной стены, есть поворачивающаяся плита, через которую обитатели верхних этажей могли, минуя стражу, тайно спуститься в тюрьму. Этот ход устроили по приказу самого магистра, и по его словам, о нем не знает никто.
Эдвин потряс решетку, убедившись в том, что некоторые прутья действительно ходят ходуном. Он ударил еще и еще, и на третий раз решетка с душераздирающим скрежетом вывалилась наружу, а сам он чуть не шлепнулся за ней следом. Держась за стену, Эдвин пошел к выходу: слава богам, за те два дня, что он выполнял здесь обязанности стражника, он хорошо изучил все повороты.
Об узниках действительно забыли: похоже, решил он, Беорн увел с собой всех солдат, ну, может, оставив с дюжину для охраны ворот. С другой стороны, Эдвин не смог бы сказать точно, что сейчас на дворе – день или ночь. Темнота царила кромешная, и даже фонарь у входа не горел, хотя и висел на том самом крюке, к которому Эдвин подцепил его в последний раз. Эдвин встал на цыпочки, порадовавшись собственной предусмотрительности: еще в первый день, выбрав местечко посуше, он положил на выступ у потолка кресало и кремень.
Фонарь он зажег без труда и чуть не бегом отправился обратно. Надо спешить: вдруг кому-нибудь из стражников придет в голову принести узникам еду? И это может случиться в любой момент. Да и грохот он произвел, как казалось, страшный.
– Мастер! Мастер!
Хэвейд не отвечал. С безжизненно открытым ртом он сидел на полу, кособоко привалившись к стене, а стеклянные глаза смотрели прямо перед собой.
Эдвин дотянулся до его лица рукой и прикрыл веки. Вздохнув, немного постоял. Сколько бы дурных дел не совершил этот старик, он искупил свою вину, во всяком случае, перед Эдвином. Непонятно почему, но за три дня общения юноша поверил ему. Хэвейд за свою жизнь допустил немало ошибок, но и он, Эдвин, не бог, чтобы всегда отличать добро от зла.
Нужную плиту Эдвин нашел не сразу. Дальний конец подземелья оказался захламлен горами мусора, разбитыми ящиками и бочками. Хорошо еще, что он знал, какой из углов расчищать.
Плита оказалась небольшой, по грудь Эдвину, и по виду ничем не отличалась от прочих замшелых камней, лежащих в основании донжона, разве что, присмотревшись, можно было заметить, что раствор, скреплявший глыбы, вокруг нее осыпался немного сильнее. Эдвин навалился плечом на край плиты, и она с легким шуршанием повернулась на невидимом штыре.
Наверх уходила крутая каменная лестница, прорубленная в толще крепостной стены. Эдвин нашел палку с торчащим гвоздем и, зайдя внутрь, с ее помощью подтянул к входу несколько ящиков. Не бог весть что, но преследователи не смогут сразу заметить, что расчищали именно это место. Потом он аккуратно притворил за собой плиту.
Ход был очень узким – два человека смогли бы здесь разминуться с превеликим трудом, а воздух – затхлым и сырым. Ступеньки имели разную высоту, а лестничные пролеты – длину; поднимаясь то на дюжину ступеней, то на добрых полсотни, после крохотной площадки лестница резко сворачивала в противоположном направлении. Эдвин легко догадался, где находится внешняя стена башни: с одной стороны прохода не было никаких отверстий, зато с другой он миновал уже два десятка дверок. Время от времени от основного прохода ответвлялись боковые, заворачивавшие за угол. Судя по всему, это хитросплетение ходов могло вывести почти к любому помещению внутри донжона.
Хм. Королевская башня, подумал Эдвин, похожа на гнилое яблоко, изъеденное червями. Вся в дырках.
Эдвин искал дверь с нарисованными тремя палочками: Хэвейд объяснил ему, что это означает третий этаж, как раз тот, где держали Гвендилену. Помимо цифр, имелись еще и буквы, указывавшие на разные помещения. И везде стояла тишина.
Миновав несколько пролетов, Эдвин увидел дверцы с двумя линиями.
Стоп. Какой-то звук.
Эдвин остановился, сдерживая дыхание и прислушиваясь. За одной из дверей явственно послышался приглушенный стон. Поколебавшись, он отставил фонарь в сторону и потянул за железный рычажок сбоку от створки. Она неслышно отворилась на пару дюймов.
Там было темно, и кто-то хрипло дышал. Убедившись, что дверь не скрипит, Эдвин открыл ее пошире и высунул голову. Густо пахло гнилью и мочой. Все окна в помещении были заколочены, кроме одного; маленький квадрат тусклого лунного света лежал на полу. В комнате стояли лавки, сундуки, валялись пучки соломы и мусор, а в дальнем углу на странном сооружении – как будто кровати, у которой одна пара ножек заметно короче другой – виднелась фигура человека.
Приглядевшись, Эдвин поежился. Это дыба. Он никогда не видел дыб, но слышал об этом устройстве неоднократно. Широкое ложе с валиками на обоих концах, на которые наматываются веревки, привязанные к запястьям и лодыжкам. Мышцы вытягиваются, а сухожилия лопаются, когда веревки начинают натягивать, и говорят, что одинаково больно, когда их тянут, и когда отпускают.
