Там ее ждала Бьянка.
– Слава небесам, вы свободны, госпожа! – воскликнула она и обняла Алессандру.
– Что произошло? – спросила Алессандра, отступив на шаг.
– Епископ замолвил за вас словечко. Договорился, чтобы вас освободили сегодня. И мы за вами пришли.
У Соломенного моста стояла гондола, в ней дожидался Паоло.
Бьянка предложила Алессандре руку, но та отказалась. Вместо этого оглянулась на пьяццетту и колонны-близнецы, украшающие вход в Венецию, затем медленно направилась к ступеням моста.
Бьянка вцепилась ей в рукав.
– Не надо, госпожа. Не ходите туда!
Алессандра вырвалась. И продолжала идти медленным, но уверенным шагом по ступеням на другую сторону, затем – мимо Дворца дожей. Бьянка и Паоло с тревогой следили за ней. Низкие тучи нависли над головой, давили на город. И пьяццетта, и пьяцца были пусты, над всем городом нависло какое-то особое уныние и тишина, всегда наступавшие в Венеции утром после карнавала. Кругом были разбросаны перья и детали костюмов, трепетали на ветру, точно разноцветное конфетти. Площадь была безлюдна, если не считать троих повешенных, чьи тела болтались между колоннами.
Они были подвешены за ноги. Так обычно наказывали предателей. Как и говорил Сильвио, вздернули их уже мертвыми, но сыграла свою роль сила тяжести – лица их были искажены, распухли, на них виднелись следы пыток. По краям – Алессандра была уверена в этом, хоть никогда не видела их прежде – висели те двое, имена которых она упомянула в письме. Один – испанский наемник с серебряной серьгой в ухе, второй – французский корсар с капитанской эмблемой на кожаном камзоле.
Ноги у Алессандры подкосились, и она опустилась на холодные камни площади. Она была слишком потрясена, чтобы плакать. Где-то высоко над головой парила чайка, и жалобно-настырный ее крик находил отклик в душе Алессандры. Сердце ее было разбито.
Годы спустя она отчетливо помнила эту картину: трое повешенных между колоннами, сама она стоит на коленях, Бьянка застыла на мосту и рыдает навзрыд. Паоло терпеливо ждет в гондоле, площадь пуста. Она словно видела это все сверху, с высоты, всех их, застывших, замерших, неизменных, так и ушедших в вечность в этих позах.
ГЛАВА 27
– Из венецианских хроник мы узнали, что Антонио Перес был одним из повешенных в тот день, – объяснял Эндрю Маурицио и Габриэлле, после того как Клер дочитала лекцию.
Все четверо собрались возле подиума, публика выходила из зала.
– Но его имя не упоминается в письме Россетти наряду с остальными, – добавила Клер. – Вообще, виконт Утрилло-Наваррский был единственным из известных заговорщиков, о котором там не упоминалось. И это странное упущение не смог объяснить ни один из историков. Обнаружив, что Алессандра и Антонио были знакомы, возможно, даже состояли в интимной близости, мы нашли это упущение еще более странным. И сделали, как мне кажется, единственно возможный вывод: Алессандра пыталась его защитить.
Клер была страшно довольна собой. Она не упала в обморок, ни разу не запнулась, словом, отлично прочитала лекцию. И аплодисменты, что грянули в конце… нет, ей хлопали вовсе не из вежливости. Вообще, читать лекции – весьма увлекательно, ей понравилось.
– И это вызывает логичный вопрос: если Алессандра хотела защитить Переса, почему тогда она вообще написала это письмо? – заметил Эндрю. – Почти двухмесячная отсрочка, сам тон этого письма подсказывают, что его ей надиктовали. Последний фрагмент головоломки встал на место, когда Клер напомнила мне, что во Дворце дожей была не одна “львиная пасть”, и находилась она не извне, но во внутреннем дворике, рядом с Залом с потайной дверью. А тот, в свою очередь, находился рядом с залом Совета троих. Словом, когда Алессандра писала это письмо, находилась она внутри Дворца дожей и, весьма вероятно, была пленницей. Все эти открытия позволяют предположить, что ее вынудили написать письмо. Очевидно также, что Бедмар и Оссуна действительно затевали что-то. А вот что именно, мы, наверное, так никогда и не узнаем.
– Таким образом, мы с уверенностью можем сказать, что Испанский заговор существовал, – подхватила Клер. – Но, по мнению Эндрю, был также и Венецианский заговор, предпринятый с целью создания и разоблачения заговора Испанского. Джироламо Сильвио знал, что Оссуна с Бедмаром замышляют что-то против Венецианской республики, но веских доказательств у него не было, поэтому он их и создал. А заодно и очернил репутацию своего политического соперника, Дарио Контарини. Совершенно очевидно, что Алессандра Россетти стала марионеткой в руках Сильвио. – сказала Клер и покосилась на Эндрю. – Возможно, сама того не желая, но тем не менее. Именно марионеткой.
– Обе стороны немало потрудились, чтобы прояснить события тех лет, – заметил Эндрю. – Но полагаю, Клер заслуживает особой благодарности за дар предвидения и дедукции.
– Ты это серьезно? – язвительно заметила Габриэлла. Даже голос, прежде такой низкий, сексуальный, волнующий, у нее изменился, стал противно визгливым. – Ты работал над этим несколько месяцев, и вдруг появляется она, и после пары дней совместной работы ты хочешь поделиться с ней всеми своими источниками и наработками? Уже не говоря о том, что уступил ей свою лекцию! Что скажут люди, ты подумал?
– Честно признаться, меня не слишком волнует, что будут говорить люди, – ответил Эндрю.
Тогда Габриэлла отодвинула плечом Клер, словно исключая ее тем самым из беседы, и обратилась к Маурицио:
– Мне кажется, наш Эндрю явно переборщил с благотворительностью, ты согласен?
Ответа она не получила, а потому вновь обернулась к Эндрю и вопросительно взглянула на него, словно ожидала объяснений, по какому поводу проявлено такое великодушие.
– Я просто сделал то, что счел нужным и правильным, – сказал Эндрю.
– Но что именно пробудило в нем такую щедрость, а? – Теперь Габриэлла обращалась к Клер. – Вряд ли вы сможете доказать, что ваша диссертация основана на собственных изысканиях. Не думаю, что экзаменационный комитет благосклонен к тем, кто заимствует у других историков. Просто уверена, главе вашего факультета будет очень интересно узнать, что оба вы работали в библиотеке одновременно и бок о бок.
Клер была настолько возмущена, что не нашлась с ответом. То же, по-видимому, происходило и с Эндрю и Маурицио. Подоплека обвинений Габриэллы была ясна: Клер соблазнила Эндрю, тем и объяснялось его особое расположение к ней. Маурицио смотрел на Клер и Эндрю с таким видом, точно прикидывал, может ли быть хотя бы доля правды в обвинениях Габриэллы. Что ж, подумала Клер, винить его особенно не в чем. Ведь буквально накануне вечером он видел их вдвоем у себя дома, а потом стал свидетелем того, как Эндрю дал Клер полный карт-бланш. Последнее случалось с Кентом не часто, Клер была уверена в этом. Сам же Эндрю заметно растерялся, потом взял себя в руки.
– Ты слишком далеко заходишь, Габриэлла, – с укором произнес он. – И вообще, ничего подобного не было.
