горячечно. — Расскажите, как правильно? Просто молиться? Свечи? Аскеза? Я на всё готова, я всё сделаю, только помогите мне! Я с ним одним… я ради него одного… пожалуйста!..
Я попыталась взять его за руки, но осеклась. А потом заполошно схватилась за кошель на поясе, дёрнула кнопку, запустила внутрь дрожащие пальцы и поднесла к глазам перевёрнутого лунного первую попавшуюся монету.
Это была мелкая мельхиоровая деньга, вот только вместо профиля Большого Волка на ней была неаккуратная решётка царапин от напильника.
— Вот, возьмите! Мне говорили, что…
Лунный молчал и смотрел на меня с прищуром.
— Возьмите! — громко сказала я и поняла, что танец стихает, а на меня оборачиваются. Дезире ведь смотрит за ними? Мы договаривались, что он станет смотреть! — Сколько нужно? Я всё сделаю, только…
Я вынула крысиные деньги горстью, подбросила на ладони. Монеты сверкали в лунном свете, будто золото дураков: стёсанные волки, неясные крысиные хвосты, выбитые волчьи глаза.
Я развела ладони, и монеты зазвенели по полу. Я вынула ещё, и ещё, и ещё. Я рассыпала их, раскидывала вокруг, и они гремели по сверкающим полам, отскакивали и переворачивались в воздухе, крутились со свистом, скользили, разлетались по залу.
— Возьмите, — с мольбой сказала я так, как учила Става. — Возьмите всё, только… только…
Деньги звенели по полу. Мой кошель опустел. Вокруг шептались, и я не могла определить больше, чьи это голоса — лунных или ковыля.
Гуттаперчевый молчал.
— Юная двоедушница, — вдруг позвал меня вкрадчивый голос, и я мгновенно узнала в говорящем второго спутника золотой женщины, массивного лунного в парчовом прямоугольнике. — Ваше единственное имя Олта, не так ли?
— Всё верно, — сказала я, с трудом уняв дрожь в голосе.
— Лунная госпожа Раэ-Шивин, — важно сказал он, — видит вас в свете. Видит рядом со своим троном.
— v
У золотой женщины был серебряный трон.
Он стоял молчаливой громадой на одном из высоких стеклянных балконов, окружённый дождём из разноцветных стеклянных линз. Они висели под потолком на разной высоте, вращаясь и колеблясь от каждого движения воздуха, и цветастые зайчики многократно повторялись в гранях стеклянных колонн.
Трон сложен из серебряных глаз. Три или четыре из них горели, — а остальные лежали грудой мёртвого серебра. И госпожа Раэ-Шивин Ослепительница, милостью Луны глаза жрицы Ллинорис, сидела на нём золотым изваянием.
Вся кожа выкрашена золотой краской. Золотая лысина, золотые губы, золотые соски на точёной груди, в навершии каждого — крошечная золотая капелька. Золотой треугольник пышных кудрей между ног, на ногах золотой каждый пальчик, и даже ногти на них золотые. И только на руках — белые перчатки, усыпанные жемчугом.
Глаза у неё были золотые тоже.
— Здравствуйте, — неуверенно сказала я.
Свита золотой женщины разглядывала меня с любопытством. Здесь собрались и квадратный, и гуттаперчевый, и сидящая женщина, вся облепленная перьями, и ещё трое лунных, таких же странных.
У ног Раэ-Шивин сидел слуга в золотой маске без прорезей для глаз, который едва слышно наигрывал что-то на лютне.
— У тебя ещё остались? — спросила лунная госпожа.
— Остались?..
— Деньги.
Я суетливо вывернула кошель, но нашла в нём только одну монетку, мелкую и позеленевшую.
Ширин кивнула чуть в сторону, женщина в перьях вскочила — и оказалось, что она сидит на серебряном сундуке. Монетку она забрала у меня со всем почтением и быстро спрятала её в сундук, а потом снова села на крышку сверху.
— Это память, — безразлично сказала Шивин. — Важная для самой жрицы Ллинорис.
Свита склонила головы и зароптала что-то почтительное.
Шивин тем временем смотрела прямо на меня:
— Она желает говорить с тобой.
— Ллинорис? — я зябко подёрнула плечами. — Она… здесь?
— Она всегда и везде, где открыты её глаза.
Я посмотрела сперва на те, из которых был сложен трон, а затем на те, что висели над залом дворца, — и потому пропустила, как глаза самой Шивин выцвели. Они казались теперь гипсовой вставкой под неподвижной золотой маской. Потом в глубине матовой белизны сверкнул серебряный огонёк, он разгорался всё ярче, и вместе с тем лицо смяло непривычной чужой мимикой, будто жрица, явившись, надела на себя дурно сидящий костюм.
На мгновение мне почудилось в её кривой улыбке что-то знакомое. Но я не успела додумать эту мысль: её взгляд сфокусировался на мне.
— Ну, давай, — сказала она.
Голос тоже был совсем иной, ниже и богаче, и говорила она с присвистом. Но когда я моргнула удивлённо и ничего не сделала, ей пришлось повторить — и тогда в нём появилось что-то истеричное и визгливое:
— Давай! Чего ты застыла?
— Извините, — неловко сказала я, чувствуя, что балкон подо мной раскачивается. — Что я должна?..
— Разуйся, — усмехнулась Ллинорис.
В лунной книжечке ничего не писали о том, что при встрече со жрецом полагается разуваться. С другой стороны, мы ведь разуваемся на ступенях наших храмов, а лунные близки к богам…
Да и разве мне жалко? Мне оттоптали в танцах все ноги, а непривычные каблуки давно казались пыткой.
Я кивнула — вышло снова как-то нелепо, — сглотнула, подцепила пальцами застёжку, вышла из туфлей. Едва удержалась от стона, когда босая ступня наконец распрямилась.
Пол ужалил холодом.
— Теперь на колени, — велела Ллинорис.
— На ко…
Я проглотила возражения. Она ведь лунная, верно? А у меня, честное слово, не переломится спина.
И я кое-как встала на колени.
Ллинорис криво, довольно усмехнулась. В серебряных глазах плескалось развлечение. Наверное, я должна была подобострастно склонить голову, но я не подумала об этом сразу и теперь смотрела, как искажённое чужой мимикой лицо подрагивает в кривых судорогах.
Стоять на коленях было неудобно. Я помялась немного, покачнулась и опустилась задницей на пятки.
— Теперь молись, — милостиво разрешила Ллинорис.
— Молиться? О чём?
— О чём захочешь. Зверушки легко придумывают, о чём молить! Кто о деньгах просит, кто о важной дороге, а кто о том, чтобы сдох соперник в делах. Чего угодно тебе?
Я смотрела на неё и не могла найти слов.
— Могу подсказать, — скучающим голосом продолжала среброглазая лунная. Улыбка на золотых губах была гадкая. — Ты можешь молить о прощении, маленькая дрянь. Тогда, может быть, я дам твоей племяннице зверя, для которого на дорогах встретится пара!
Что-то с хрустом сломалось у меня внутри.
— Ну давай же! Проси! Молись! Почему ты не извиняешься? Или что же, зверушкам не хочется больше любить и размножаться? Ты не для того разве искала встречи, чтобы извиниться? Тебе придётся долго просить меня о прощении! Я придумаю тебе испытаний… скажем, переплыть Колдовское море и принести в мой храм жемчугов, а ещё побриться
