принять и осознать.
Лунный свет, льющийся на площадку сплошным потоком, вдруг обернулся половодной рекой, брызнул фонтаном и, звеня, как ручей, начал наполнять и без того полный водою стакан в руке Чеслава.
Тот стоял, отвернувшись, не глядя, крепко стискивая граненый хрусталь и, судя по всему, не просто поддавался магии Большой луны, но и пропускал ее через себя, быть может, управлял ее силой, ибо рука его дрожала и стакан ходил в ней ходуном. Оборотню было тяжело, сложно, но он не сдавался – конечная цель казалась важнее личных переживаний и, пока он был убежден в ее верности, позволить себе отказаться от нее он не мог.
Последние капли света упали в стакан, всплеснувшись маленькими искорками, брызгами, окропившими руку удерживающего его молодого человека. Он зашипел сквозь стиснутые зубы – брызги жгли, оставляли красные отметины на его запястье, но он принужден был терпеть. Он знал, что другу его будет еще тяжелее.
– Ан… – голос Чеслава немного дрогнул.
Анхель, до сей поры стоящий спиной к своему верному другу, исполняющий больше роль проводника лунного света, медленно обернулся и, опустив подбородок, вытянул в его сторону руку.
Чес на мгновение закрыл глаза и, глубоко вздохнув, внезапно выпустил стакан, полный до краев лунного света.
Тот полетел, было, вниз, тяжелый, грузный, подчиняясь извечной силе тяготения, однако, не долетев до пола, вдруг замер в воздухе и, с трудом поднимаемый силою оборотня, медленно двинулся по воздуху к ожидающему его ворасу.
– Когда он выпьет… – Альберт, глубоко и часто дыша, шагнул ближе к решетке, не сводя взгляда с движущейся частицы лунного света, – Ты знаешь, что должен делать.
Людовик, к которому и были обращены эти слова, едва заметно ухмыльнулся и безмолвно опустил подбородок. Парнем он был, конечно, весьма говорливым и, безусловно, собственные действия не преминул бы как-то отметить, однако, кроме того, был еще и довольно умен, посему выдавать врагам их планов не собирался.
Ричард, нервничающий позади всех, услышав эти слова, закусил губу. До сей поры он как-то оставался в неведении, что главная обязанность по исполнению плана лежит на его любимом племяннике и, узнав об этом вот так внезапно, начал беспокоиться еще сильнее.
Бледные пальцы Анхеля мягко обхватили сияющие грани полного луной стакана. Прозрачные глаза его фанатично блеснули – страха ворас не испытывал, целиком и полностью поглощенный ожиданием лучшего результата.
Друг его, хмурый, мрачный, взволнованный, наверное, не меньше Ричарда, сжал руки в замок и, прижав их к подбородку, приоткрыл рот, следя за действиями альбиноса.
Тот не сводил взгляда со стакана в своей руке.
Секунда, две – и вот он уже медленно, неотвратимо неспешно и уверенно поднял руку и, коснувшись губами края стакана, принялся пить лунный свет, прикрывая глаза и как будто наслаждаясь происходящим.
Несколько мгновений в последнее верилось, несколько долгих, бесконечно-тягучих секунд всем, включая даже Чеслава, казалось, что Анхелю нравится поглощать лунную жидкость.
Но вот он поперхнулся, закашлялся… С губ его сорвался почти стон, и ворас, сжимая стакан с такой силой, что едва не раздавил его, с усилием продолжил пить лунный свет.
Жидкость обжигала его изнутри, одновременно замораживая, она почти уничтожала, почти убивала его и, наверное, не будь он бессмертен, этой ночи бы Ан не пережил.
Но он был бессмертен.
Он продолжал пить, опустошая стакан, крепко зажмурив глаза, твердый, уверенный и несгибаемый, решительный и безжалостный даже по отношению к самому себе.
Альберт следил за его действиями, следил за тем, как уменьшается количество жидкости в стакане и с каждой поглощенной ворасом каплей глаза его, казалось, расширялись все больше. Маг был напряжен, был взбудоражен и ждал, ждал, ждал нужной секунды, нужного мига, ждал, иногда даже забывая, что нужно дышать, а потом сбиваясь на дыхание частое.
Вот последние капли упали в рот дрожащего, как осиновый лист, мужчины и он, не в силах более держаться, согнулся пополам, роняя стакан и судорожно кашляя. Его лихорадило.
Чеслав взволнованно подался вперед, видимо, готовый даже прервать ритуал, лишь бы спасти друга от этой боли, лишь бы помочь…
– Пора! – громкий, резкий приказ мастера резанул по ушам, заставляя вздрогнуть, наверное, всех присутствующих на площадке башни, за исключением, быть может, лишь самого Анхеля.
Людовик резким, решительным движением выдернул руку из кармана, сжимая что-то в ней и, подавшись вперед, почти прижавшись к решетке, сильно дунул, разжимая пальцы.
Взметнулась в воздухе серебряная пыль.
Чеслав, успевший оглянуться, непонимающе сдвинул брови, рефлекторно отступая на шаг, растерянно глядя, как маленькие частички этой пыли летят, переливаясь, сливаясь с лунным светом, как они застилают собою светящийся треугольник и словно становятся его частью.
Ворас, стоящий под самой луной, только-только начавший приходить в себя, начавший выпрямляться, вдруг вскрикнул, недоверчиво вскидывая руку и глядя на нее. Что-то происходило, что-то творилось с ним, что-то неправильное, не то, на что они рассчитывали, а сопротивляться этому он не мог.
– Анхель!.. – Чеслав, тоже сознающий, что происходит что-то не то, что враги все-таки сумели помешать им, дернулся, метнулся вперед, уже плюя на проведение ритуала, желая лишь помочь другу.
Тот замотал головой, вытягивая перед собой руку в останавливающем жесте.
– Не подходи!.. Иначе… зацепит и тебя, – он сжал зубы и, не в силах сдержать стон, практически вой, выгнулся, весь открываясь огромной луне, озаренный ее светом снаружи и, казалось, освещенный им же изнутри.
Чес замер, не представляя, что делать, теряясь на глазах, не веря, не желая верить в то, что их хитроумный план, что вся их сила могла оказаться так грубо попрана и, неуверенно протянув руку вперед, медленно покачал головой.
Ан согнулся, обхватывая себя руками, зарычал в бессильной ярости… и вдруг исчез, словно его и не бывало.
Лишь на полу, на краю кровавого треугольника замер, ярко освещенный луной, белый, как снег, паук.
– Ан… – Чеслав, потрясенный, сраженный наповал тем, что свершилось только что у него на глазах, понимающий, сознающий слишком хорошо, что произошло, медленно опустился на одно колено, протягивая к нему руку, – Не… не может… быть… – лицо его потемнело. Осознание, накрыв огромной волной, породило, помимо горя еще и бешеный гнев, который срочно следовало выплеснуть.
Оборотень обернулся через плечо, устремляя полный ненависти взгляд на холодно улыбающегося, безмерно гордого собой молодого мага.
Лунная решетка, сотворенная силой рыжего, вдруг вспыхнула огнем и, словно не выдерживая гнета его бешенства, разлетелась на тысячи осколков, открывая наблюдателям путь… но и оставляя их без защиты.
Луи, как-то лишь сейчас сообразивший, что один из противников может не быть доволен тем, что он сделал
