историй. Да, надо бы и мне как-нибудь вечерком поделиться своим опытом.
– Почему не сейчас? – спросил Дайсон. – Сдается мне, этот вечер просто создан для рассказов о диковинном. Только взгляните на улицу за окном; вставать из кресла не надо, достаточно вытянуть шею. Разве не прелестное зрелище? Двойной ряд уличных фонарей сужается в отдалении, платан на площади окутан дымкой, лампы на экипажах плывут туда-сюда и плавно исчезают; над нами сверкает безоблачный синий небосвод. Ну же, давайте послушаем одну из ваших cent nouvelles[127].
– Мой дорогой Дайсон, с удовольствием вас развлеку, – сказал мистер Бертон, и с этими словами началась
Повесть о Железной деве
Думаю, самый необыкновенный случай из всех, какие запомнились, приключился со мной около пяти лет назад. В те времена я все еще прощупывал путь; я открыл свое дело и регулярно посещал контору; но мне не удалось установить по-настоящему прибыльные связи, и как следствие у меня было много свободного времени. Я не считал нужным докучать вам подробностями относительно своей личной жизни; они совершенно неинтересны. Вынужден упомянуть, что у меня был чрезвычайно широкий круг общения, и я никогда не терялся в догадках, как же провести вечер. Мне повезло иметь друзей из всех социальных классов; на мой взгляд, нет ничего более прискорбного, чем однородная компания, в которой неизменно обсуждаются одни и те же идеи. Меня всегда влекло к новым типам и личностям, чей разум мог дать свежую пищу для размышлений; иной раз можно почерпнуть сведения даже из разговора двух горожан в омнибусе. Среди моих знакомых был молодой доктор, живущий в отдаленном пригороде, и я нередко отваживался на невыносимо медленное путешествие по железной дороге ради удовольствия послушать его речи. Как-то вечером мы увлеклись беседой за трубками и виски, и время пролетело незаметно; подняв глаза, я с ужасом понял, что до отправления последнего поезда осталось всего пять минут. Я схватил шляпу и трость, выскочил из дома, сбежал по ступенькам крыльца и помчался сломя голову по улице. Увы, бесполезно: раздался пронзительный гудок паровоза, и я увидел, стоя у дверей станции, как вдалеке на длинной, темной насыпи вспыхнул и исчез красный огонек. Подошел привратник и с грохотом захлопнул двери.
– Как далеко до Лондона? – спросил я.
– Добрых девять миль до моста Ватерлоо. – И с этими словами он ушел.
Длинная пригородная улица убегала в унылую даль, где мерцали огни фонарей, и воздух был отравлен слабым, тошнотворным запахом из печей для обжига кирпича; перспектива выглядела отнюдь не радостной, и мне предстояло пройти по таким улицам, словно через опустевшие Помпеи, девять миль. Я разобрался с направлением и устало двинулся в путь, устремив взгляд на исчезающие где-то впереди ряды фонарей; я шел, и от моей улицы вправо и влево убегали другие, какие-то из них вели далеко и как будто вовсе не заканчивались, но вливались в иные системы путей сообщения, а какие-то представляли собой всего лишь прототипы улиц, начинавшиеся упорядоченно, с двухэтажных домиков, стоящих плечом к плечу, а потом, стоило чарам иссякнуть, обрывающиеся у пустырей, мусорных ям, свалок или прямо в поле. Я упомянул о системах путей сообщения – уверяю вас, прогуливаясь в одиночестве по этим тихим местам, я чувствовал, как разыгрывается мое воображение и как меня манит чарующая бесконечность. Я ощущал некую необъятность, сродни внешней пустоте вселенной; я переходил из неизвестности в неизвестность, путь мой отмечен был фонарями, будто звездами, по обе стороны простирался непознанный мир, в котором обитали мириады спящих, и одна улица переходила в другую, словно устремляясь к пределу всего сущего. Сперва я шел мимо неописуемо однообразных домов: стены из серого кирпича с двумя рядами окон подступали к самому тротуару; но постепенно пейзаж улучшился, появились садики и начали увеличиваться в размерах; пригородный застройщик позволил себе некоторый размах, и у каждого крыльца возникли гипсовые стражи, львы-близнецы, а цветочный аромат возобладал над вонью нагретых кирпичей. Дорога начала взбираться на холм, и взглянув на боковую улочку, я увидел, как половинка луны поднимается над платанами, а по другую сторону как будто упало белое облако, и окружающий его воздух благоухал, словно от ладана; это был боярышник в цвету. Я упрямо шел вперед, прислушиваясь, не загремят ли поодаль колеса запоздалого экипажа; но в край людей, которые утром отправляются в город, а вечером возвращаются, экипажи заезжают редко, и я почти смирился с тем, что мне и дальше предстоит идти пешком, как вдруг заметил приближающийся силуэт.
Это оказался мужчина, идущий с виду бесцельной походкой; хотя время и место допускали наряд, чуждый всяким условностям, на нем были строгий повседневный сюртук и элегантный шелковый цилиндр. Мы встретились друг с другом под фонарем – и, как часто бывает в огромном городе, два случайных путника, столкнувшись лицом к лицу, обнаружили, что знакомы.
– Мистер Матиас, полагаю? – спросил я.
– Он самый. А вы Фрэнк Бертон. Сами понимаете, имя у вас христианское, поэтому я не стану извиняться за свою фамильярность. Однако позвольте спросить, куда вы направляетесь?
Я объяснил свое положение и прибавил, что пересек регион столь же неизведанный для меня, как самые темные уголки Африки.
– Думаю, осталось пройти всего около пяти миль, – заключил я.
– Чепуха! Вы пойдете ко мне домой. Мой дом находится неподалеку; на самом деле, я как раз совершал вечернюю прогулку, когда мы встретились. Пойдемте; осмелюсь сказать, легче устроиться на импровизированной кровати, чем пройти пять миль пешком.
Я позволил ему взять меня под руку и повести за собой, хотя был немало удивлен такой сердечностью со стороны случайного знакомого по клубу. Полагаю, я не разговаривал с мистером Матиасом и пяти раз; он предпочитал часами молча сидеть в кресле, не занимая себя чтением или курением, но время от времени облизывая губы и странно улыбаясь. Признаюсь, он казался мне непривлекательным типом и я предпочел бы продолжить прогулку.
Но мистер Матиас взял меня под руку и по боковой улочке мы дошли до двери в высокой стене. Потом пересекли тихий садик, залитый лунным светом, а также черную тень старого кедра, и наконец вошли в старый дом из красного кирпича с множеством фронтонов. Я весьма устал и со вздохом облегчения рухнул в большое кожаное кресло. Вы же знаете, в пригородах тротуары посыпают адским гравием; он превращает ходьбу в сущее наказание, и четырехмильная прогулка утомила меня больше, чем десять миль по настоящей проселочной дороге. Я с некоторым любопытством окинул комнату взглядом; лампа с абажуром ярко
