этими «старыми» дензнаками права не имел. Хотя, казалось бы, если уже есть новые деньги и вообще эти пережитки капитализма скоро отомрут, так чего бы не выдавать народу те бумажки, которые этому народу милее, коль по большому счёту – «никакой разницы»?..
Видно, разница таки была.
Жадову пришлось объяснять, что раз царя больше нет, то и денег царских быть не должно, на что ему въедливо заявили, что, дескать, объясни это в лавках, а заодно и в ставке царской, где до сих пор бумажные деньги можно на золото обменять. Конечно, не так свободно, как в прежние времена, и не по такому курсу, как раньше, но можно. Вот когда народная власть начнёт точно так же бумажки свои на золотишко менять, тогда они, казаки хутора Татарниковского, этой власти и поверят. А в то, что никаких денег не станет вообще и всё можно будет «на паёк получить», они, казаки, не верят ни на грош, и пусть товарищ комиссар им этих сказок не рассказывает. Пусть голытьбе верхнехопёрской в уши льёт, а им, казакам домовитым и зажиточным, нечего.
В общем, споры и уговоры-разговоры длились долго. Однако никто ни в кого не стрелял, красноармейцам даже вынесли какого-никакого, а угощения – мол, служивые, их доля подневольная.
Майдан кипел, казаки слушали тех, кого погнали в соседние станицы – в Вёшенскую, Мигулинскую, Еланскую. Вести оттуда были смутные. Где-то всё оставалось относительно мирно, а где-то, особенно на правом берегу Дона, продотрядовцы вовсю ссыпали и вывозили хлеб.
И Жадов до последнего не терял надежды договориться по-хорошему, пока как раз оттуда, из-за Дона, не прискакал на взмыленной лошади казак, растрёпанный, со следами крови на шинели.
Гонец почти рухнул с седла, однако, оттолкнув потянувшиеся к нему помочь руки, решительно полез на подводу.
– Быть беде, – одними губами проговорила Ирина Ивановна.
И точно.
Казак не заговорил, он закричал, царапая грудь, словно ему не хватало воздуха. И закричал он, что в хутор Песковатый зашли какие-то «чоновцы» с пушками и пулемётами, сразу, не говоря ни слова, принялись стрелять и убивать, расстреливая первых попавшихся, начав со священника, а когда казаки, сперва опешив, начали сопротивляться – открыли по хутору артиллерийский огонь. Защитники Песковатого сперва не сдавались, но после пяти залпов целой батареи прекратили сопротивление. «Чоновцы» зашли в хутор, выгнали всех людей на улицы, разоружили, объявив, что за отпор хутор будет уничтожен, и принялись вывозить вообще всё – и хлеб, и все прочие припасы. Баб, что схватились за вилы и топоры, убивали походя. Мужчины, видя такое, бросились на конвоиров и почти все полегли под пулемётным огнём. Он, сам из Песковатого, чудом спасся, вынес добрый конь. А родители его, братья-сёстры, шурины-снохи, зятья-невестки, племяши и прочие – все остались там, и не ведает он, что с ними приключилось…
– Враньё… – прошептал Жадов, побледнев. – «Беляки» подослали… врут, как дышат… Не может такого быть…
Ирина Ивановна собралась что-то сказать, но тут казак, надсаживаясь из последних сил, выкрикнул в обмершую толпу:
– А заправляет там чёрт истинный, нечистый, Бешанов кличут! Иосифом звать! Он командует, он людей пулемётами класть приказал!
Площадь завопила. Казаки сдёргивали с плеч карабины, хватались за шашки.
– Надо отступить, – шепнула Ирина Ивановна Жадову. – Иначе крови сейчас будет!..
Однако Жадов, не слушая её, вдруг сильным упругим шагом двинулся прямо к всколыхнувшейся толпе.
И так спокойно, так уверенно он шёл, что казаки и казачки сами невольно раздались перед ним. Начдив взобрался на ту же телегу, с которой только что слез казак из Песковатого.
– Братья-казаки! – с болью выкрикнул Жадов. – Не слушайте вы этого! Враньё это всё, царские блюдолизы шлют засланцев, хотят, чтобы пролилась кровь меж нами! Вот я перед вами стою, питерский рабочий, руки мои в мозолях да шрамах, сызмальства на станках трудился! Кто не верит, ступай сюда, покажу! Какой же я вам враг? Разве может рабочий человек русский с русским же казаком такое учинить? Хлеб нам нужен, не скрою, кровь из носу нужен! Но людей без вины убивать… пулемётами… не верю! Разве мои красноармейцы чинили тут хоть что-то подобное? Ну, разве что с девками вашими перемигивались, так пригожи у вас девки, сам бы засмотрелся!
Он ещё пытался шутить, но настроение толпы переменилось.
Она вдруг раздалась вторично, и к подводе, что служила трибуной Жадову, не протиснулся, но с достоинством приблизился старый седой казак, в сине-голубом парадном мундире лейб-гвардии Атаманского полка, с погонами есаула, на груди кресты и медали – небось, ещё с турецкой войны.
Толпа почтительно умолкла.
– Вот что, мил человек, – казак был стар, но держался очень прямо и говорил чисто, без стариковского шамкания, во рту сверкали белые крепкие зубы. – Ступай отсюда подобру-поздорову. Скатертью дорожка, могилкой самовар. Вы там сами по себе, и мы сами по себе. Ты нам зла не сделал, ну, и мы тебе не сделаем. Но хлеба не дадим. А в Песковатый команду отправим, поглядим-посмотрим, что там за турок такой лютует, что за идолище поганое к нам пожаловало…
– Не делайте этого, есаул. – Ирина Ивановна вдруг оказалась рядом с Жадовым. – Иосиф Бешанов – я его знаю. Это воистину чёрт нечистый. Души у него нет, злоба одна. И вокруг себя таких же собрал. Пойдёте вы на него, как у казака принято, грудью, пулям не кланяясь, – и поляжете все. Отряд у него большой, оружия хватает. Без нужды погибнете все, да и только.
Серебристый голос товарища Шульц звенел в сгустившейся вдруг тишине, и всё вокруг смолкло.
– Не шлите никого туда, не ходите. Даром только пропадёте.
Старый есаул глядел на Ирину Ивановну серьёзно, строго, со вниманием.
– Вижу, дочка, что от сердца говоришь. Хоть и красная. Тогда так приговорим, мир, – коль сами Бешанова этого вашего «чёртом» зовёте, так и сами с ними и справьтесь. Тогда подумают казаки, покумекают. Хотя… знаешь сказку, дочка, про умного кота? Который одну и ту же мышь ловил, придушивал да хозяйке приносил? А потом её, мышь эту, выхаживал да выпускал, чтоб его самого не прогнали? Вот и понимай. Сами вы к нам этого Бешанова со сбродом его привели, сами и уводите. А до того – никакого вам хлеба. Решите ударить – кровью умоетесь. Заряжай, казаки!
Слитно щёлкнули затворы. Стволы пока смотрят в стороны, в серое мартовское небо, но нацелиться казаку – доля секунды.
– Хорошо, – вступил Жадов. – Быть посему. Никто ни в кого не стреляет, расходимся миром…
– С Бешановым этим справьтесь, – повторил старик-есаул. – А для верности пошлём мы с вами наших, татарниковских,
