из потустороннего пространства в эту темную душную комнату, понял, почему он смотрит на коробку с патронами. Надо будет взять у ребят три-четыре пустых пистолетных магазина и зарядить их; патроны в коробке – это не патроны, а обычные семечки, тыквенная россыпь, подсолнухи, в ствол пистолета патроны по одному не вставишь.
Глянул на часы – хоть и находило на него помутнение, а во времени он не переставал ориентироваться, ему надо было точно знать, где в какую минуту он находится, предугадывать события кожей, душой ощущать беду либо удачу, и готовиться – к удаче, как и к беде, надо одинаково быть готовым, – отсутствовал он два часа.
«Неужели Ибрагима взял хад?» – мелькнуло в голове тревожное – подполковник раз за разом возвращался к Ибрагиму, у него в мозгу никак не укладывалось, что алхимик мог взять да утечь. В тот же Пакистан… Нет, не мог он уйти из Кабула, ноги не те, годы не те, сам Ибрагим не тот… Скляренко вздохнул. Было горько, противно, чувствовал он себя вяло, все у него было вялым – и сердце, и голова, и мышцы, он находился в некой нехорошей одури, в серединной полосе, по одну сторону которой находилась явь, а по другую – бред. Надо зажаться, затаиться, перетерпеть – и все будет в порядке, Он не верил в то, что Васнецов и Каюмов выдадут его – слишком малым винтиком был Скляренко в большой слаженной машине.
А вытаскивать из нее винтик – значит, усугублять свою вину, в тележку с грехами кинуть еще пару грехов – так, гляди, тележка и заскрипит, и завалится.
Минут через двадцать к нему пришел майор – начальник связи.
– Максимыч, тут мы телефонограмму получили, – сказал он и замялся, подбирая, видимо, слова. Подполковника это испугало, он почувствовал, что валится в пустоту.
– Чего-чего? – севшим голосом пробормотал он.
– Да ты не тревожься, – начальник связи улыбнулся, подбадривая подполковника, – особо страшного ничего нет. Просто жена твоя попала на операционный стол. Аппендицит. Ничего страшного, я говорю. Но пока лежит в реанимации – аппендицит она, как я понял, подзапустила, началось воспаление. Перитонит.
– Перитонит, – слабым совсем угасшим эхом повторил Скляренко.
– Да не тревожься ты, Максимыч, – снова попытался подбодрить Скляренко начальник связи, – на тебе лица нет! Ты же военный человек. Держись!
– Военный, – Скляренко взялся руками за виски, диковато глянул на начальника связи. Да-да! – Скляренко словно бы согласился с утверждением, что он – военный. На глазах у него появились мокрые блестки, и майор удивился – надо же, как Скляренко любит свою жену, взглянул на подполковника по-новому, с теплотой – начальник связи был примерным семьянином, он даже в разговорах «про баб-с» не участвовал, поднимался и уходил, если кто-то, разоткровенничавшись, начинал вдруг рассказывать о своих победах.
– Ничего, ничего, Максимыч, – начальник связи неловко погладил подполковника по плечу, – бывает и хуже, много хуже… Ты только подумай о тех людях, которым хуже. Болеют не аппендицитом, а туберкулезом или этим самым, – майор пощелкал пальцами, – от чего печенка превращается в творог… Гепатитом! Или чем-нибудь неприличным… А? Есть еще инфаркты, инсульты, рак!
Подполковник, как показалось начальнику связи, благодарно посмотрел на него, лишь глаза его были по-прежнему мокры, поблескивали печально, горько и майор еще раз погладил Скляренко по плечу.
– Максимыч, ты это… ты не раскисай! Вот тебе текст телефонограммы. Кто-то из твоих домашних добрался до штаба округа, передали оттуда, – начальник связи положил перед подполковником листок, заполненный мелким плотным почерком. – А вообще сходи к комдиву, может, он тебе даст отпуск дней на пять?
– Да я только что был в отпуске, – поморщился подполковник, – отгулял.
– Ничего, – сказал начальник связи, – вдруг еще дадут. К кадровику сходи, его подключи, он мужик добрый.
– Добрый, – согласился Скляренко: с кадровиком у него установились отношения ну просто шоколадные – сплошь улыбки, сплошь братские рукопожатия. Кадровик за годы работы нюх себе отточил – заранее угадывал откуда дует ветер и к подполковнику благоволил.
«А может, болезнь жены – и есть ключ к спасению? – продолжая морщиться и вытирать влажные глаза, подумал подполковник. – Уйти домой, на Большую землю, затаиться, а? – В следующий миг другая мысль блином наложилась на ту, что была. – А не ловушка ли это? Может, меня просто выманивают из норы. В Афганистане меня взять куда сложнее, чем, допустим, в городе Пензе. Тут и в рейд уйти можно, и в щель, подобно пятаку закатиться, и в закордонье прыгнуть – хотя не очень-то прыгнешь без предварительной подготовки, – и оружия здесь столько, что я один могу вооружить целый батальон… А? Не выманивают ли меня?»
Тревога сжала подполковнику сердце.
– Ты иди, – сказал он начальнику связи, – я один побуду.
– Понимаю, – кивнул майор, – все понимаю. Держись, Максимыч!
– Держусь! – кисло улыбнулся Скляренко – он все-таки смог выдавить из себя слабенькую улыбку, черная нашлепка усов жалобно поползла вверх, приподняла губу – обнажились прочные желтоватые зубы.
Начальник связи еще находился в кабинете, а Скляренко уже не думал о нем, он вырубил майора из сознания, и майор отнесся к этому с пониманием.
Оставшись один, Скляренко перевел дух, к нему вернулось спокойствие, хотя он знал – это будет недолго, холод, поселившийся у него внутри, не исчезал; подполковник взял листок с телефонограммой и пошел к начальству. Генерал находился в отпуске, его замещал старый усталый полковник, славящийся тем, что еще никто не сумел вывести его из себя: полковник был ровен, дружелюбен в отношениях со всеми – и с людьми шеренги – старыми, тертыми жизнью офицерами, отмеченными шрамами и наградами, и с сопливыми тараканами – лейтенантами, которых он мог плевком загнать на губу, в штрафбат – куда угодно, словом, он никогда не повышал голоса, не срывался на лай, не злился, не краснел – был показательным полковником, каких любят описывать журналисты.
Прочитав листок с сообщением об операции, полковник скользнул взглядом мимо Скляренко, словно бы того не существовало, и это пренебрежение задело подполковника, он невольно вздрогнул, в нем вновь начали расклеиваться некие связки, державшие его в сборе, – Скляренко физически почувствовал, как внутри у него все рассыпается, сцепил зубы.
– Не могу, – сказал полковник, – никак не могу отпустить.
– Почему? – задал нелепый вопрос подполковник. Действительно, вопроса нелепее не придумаешь – идет война, он только что из отпуска, место его хоть и пустое, но все равно требует, чтобы Скляренко на нем просиживал штаны – на глупое «почему» можно найти две тысячи ответов.
– Что произошло с вашим лейтенантом в Союзе? Вы не в курсе?
– Не в курсе, – через силу пробормотал Скляренко. – С каким моим лейтенантом? – вновь вздрогнул – пробило болью, холод, скопившийся внутри, сделался сильным, даже во рту стало холодно, язык примерз к зубам.
– Вы посылали своего лейтенанта в командировку?
