пропасти, поддерживаемое одной лишь пустотой и готовое сорваться в бездну.
Я снова вскричала: «Нет!», словно один слог мог унять силу, готовую развернуться в теле этого бессмертного существа. Синн повернул голову, по-змеиному выбросил ее в мою сторону, опутал меня витками взгляда и, вновь повернувшись к Эле, скользнул на шаг ближе. В этот миг жрица оглянулась через плечо и нахмурила лоб. И тогда неббарим ударил – как бичом хлестнул через разделявшую их пустоту, выбил серпы из ее бесчувственных рук и схватил за горло. Ее лицо исказилось. Оторванная от земли, она отбивалась, но он неумолимо сжимал хватку, и ее движения слабели. Лицо побагровело, губы налились кровью. Она хотела заговорить, и язык вывалился изо рта.
Я, ни о чем не думая, двинулась к ним.
– Пирр… – окликнул Рук.
Я его не услышала. Всем существом я стремилась к жрице и выжимающему из нее жизнь неббарим.
– Ты ее не получишь. – Я метала перед собой слова, как копья. – Не получишь!
Синн широко улыбнулся. Руки и ноги Элы, лишенные притока крови, подергивались. Неббарим обернулся ко мне и взревел, разинув рот. Звук отозвался у меня в сердце, в легких, как в барабане, словно кожа моя для того и была натянута на костяк, чтобы звенеть под ударом.
– Нет, – повторила я, заставляя себя сделать еще шаг и подступить так близко, что меня обдал жар его тела.
Могло ли живое существо быть таким горячим? Когда я вновь обрела голос, он был не сильнее шепота:
– Она не твоя.
Неббарим занес кулак.
Его остановило ворчание Кем Анх. Отведя взгляд от Синна, я увидела, что она скользит вперед, обратив на меня любопытный, испытующий взгляд.
– Она мне нужна, – заговорила я, обращаясь прямо к созданию из моих снов. – Она – мой свидетель.
Бессмысленно. Никто, кроме воспитанников Рашшамбара, меня и понять бы не сумел. Да я и не знала, владеют ли Трое речью. Со своего появления на прогалине никто из них не заговаривал. Попытка объясниться была безумной, но смерть придала мне отваги. Я слышала своего бога, миллион его рук сновали в воздухе, его ловкие пальцы уже трудились над слабеющей плотью Элы. С первого мига жизни Ананшаэль следил за мной, стерег меня. Я еще не готова была отдаться ему, но сознание его близости укрепило волю.
Я приложила ладонь к груди неббарим. Словно коснулась стены из живого камня.
Он оскалился, но Кем Анх у него за спиной снова зарычала, громче прежнего, и Синн с яростным шипением отбросил корчившееся тело Элы.
Через десять ударов сердца жрица открыла глаза. В них мелькнуло недоумение, словно она впервые увидела дельту, небо, камыши. Но когда взгляд остановился на мне, на моем лице, улыбнулась и с трудом поднялась на ноги.
– Пирр, – заговорила она, качая головой, – ты не сумеешь меня спасти. Я давным-давно готова к смерти.
Я засмотрелась на нее, засмотрелась в ее большие радостные глаза и, склонившись, поцеловала в губы. Она, презирая боль, подняла руку, обняла меня за затылок, притянула ближе. Когда я наконец отстранилась, она улыбалась, и я с изумлением поняла, что тоже улыбаюсь.
– Я тебя не спасаю, – пробормотала я, вгоняя нож в ее еще трепещущее тело. – Я завершаю Испытание.
«Отдай того, кому душа и тело поет любовь, кто не вернется вновь».
Она скрючилась над бронзовым клинком, простонала, выкашляла горячую кровь мне на грудь, подняла надломленную руку к губам, утерла их и медленно выпрямилась. Какое-то мгновенье мне казалось, что она, несмотря на смертельную рану, готова к бою. Потом я увидела, что на ее губах играет улыбка – ярче крови.
Она погладила меня по щеке.
– Я не знала… – слова выходили изо рта сырыми, рваными, – получится ли…
Я обняла ее за пояс, поддержала. Я плакала. Слезы были горячие, как кровь, но печаль из них вытекла до капли. Она была такой светлой.
– Что «получится ли»?
– Коссал все твердил… я слишком старая… ты не… полюбишь…
Я уставилась на нее, уставилась мимо нее, сквозь ее глаза – в те недели, что мы с ней прожили в Домбанге, в те ночи, когда она не давала мне уснуть, заставляла пить и говорить, в тот день под ливнем над рекой, когда я снова и снова пыталась убить смеющуюся женщину. Я опять услышала ее шепот над ухом: «Любить – это как убивать. Ты любишь всем своим существом – или вообще не любишь».
– Ты знала… – беспомощно выговорила я. – Знала, что это будешь ты, а не Рук.
– Не знала… – покачала она головой. – Надеялась.
– Ты так задумала.
Кровь проступила сквозь ее улыбку.
– Но зачем?!
– Решила… что из тебя выйдет хорошая жрица… только… нельзя всегда быть такой серьезной.
Ее взгляд блуждал, высматривая что-то вдали. Я опустила ее на землю.
– Живи, – пробормотала она.
– Мы сейчас умрем, – возразила я.
– Все равно живи. Больше жизни… в том-то и штука.
Ее лицо и сейчас, в крапинках крови, было прекрасно, но дыхание клокотало в горле. Она каждый раз морщилась, вдыхая.
– Больно… – пробормотала она. – Милосердный бог, как больно.
Я стерла с ее щеки пятнышко грязи.
– Уже нет.
Я перерезала ей горло жертвенным ножом. Кровь хлынула на клинок, мне на руки, промочила землю вокруг. Кровь вытекала, и тело делалось мягче. Не знаю, от долгих ли мучений я ее избавила. Может быть, всего от нескольких мгновений. Все равно. Она всю жизнь была готова к концу. Таково служение богу смерти.
Она ушла, ушла совсем, но и это ничего не значило. Любовь – это не то, что можно сохранить, – это твое дело, которое делаешь каждый день, каждую минуту, кто бы там ни умирал. Я убрала с ее вспотевшего лба прилипшие волосы. Я медленно выпрямилась, вытерла лезвие о штанину, подобрала копье и повернулась к Трем.
– Семь, – тихо сказала я.
Их строгие древние взгляды ничего мне не ответили.
В нескольких шагах за моей спиной шевельнулся Рук.
– Какого хрена? – Он и негодовал тихо, словно у него не хватало дыхания гневаться.
– Я – жрица Ананшаэля, – не оборачиваясь, ответила я.
Ветер шевельнул камыши.
– Ты чудовище, – сказал наконец Рук.
Я повертела его утверждение в голове, пытаясь понять, что оно могло значить.
– Она была счастлива, уходя к богу.
– Никто не счастлив, умирая.
– Ошибаешься.
Рук шагнул ко мне, прижал клинок к щеке, заставив повернуться к себе лицом.
– Умереть желают только те, кто ненавидит свою жизнь.
Я покачала головой. Бронза рассекла мне щеку. Ничего. В ушах пел голос Элы.
– Ноты, как и мгновенья, нельзя удержать.
– Значит, сдаться?
Глаза
