расстраивайтесь, ваш муж вернется.
Я хрипло рассмеялась и села на постель.
— Мой муж мертв.
— Ах, благородная леди, они же так и не нашли тело; может, и не мертв вовсе.
— Он погиб во время кавалерийской атаки, — мрачно проговорила я, наконец признав то, что и так было понятно. — Я не узнала его тело среди убитых, потому что оно было изуродовано до неузнаваемости. Артур мертв, но даже мертвого я не могу ни увидеть его, ни похоронить. Господи, почему я тоже не умерла?
— Нельзя так говорить! — воскликнула девушка. — Возьмите, вот вода.
Я взяла чашу, отпила немного. Посмотрела на потрясенное, несчастное лицо девушки. Гнев покидал меня.
— Не волнуйся, — сказала я служанке. — Просто я устала.
Девушка нерешительно улыбнулась и ушла за медом.
— Сожалею, благородная леди, — промолвил Талиесин. — Я не хотел вас обидеть.
Я прижала ладони к глазам. Рыдания, еще недавно рвавшиеся наружу, снова удалось загнать внутрь.
— Прости и ты меня, Талиесин. Слишком много смертей случилось в последнее время. Служанка права, я просто устала. Ты же хотел меня утешить.
Талиесин встал, взял мою руку, поцеловал и приложил к своему лбу.
— Вы слишком много пережили, благородная леди.
— Все пережили слишком много. — Я вытерла глаза. Служанка вернулась с медом и дала мне немного. Он был свежим из кладовой, очень холодным, и у меня заболело горло. — Спасибо, — поблагодарила я девушку, пытаясь унять дрожь. Затем я подумала о другом и добавила: — Ты не могла бы принести мне чернил и пергамент? — Она кивнула и умчалась, а я снова повернулась к Талиесину.
— Ты говоришь, что можешь пойти ко двору любого короля, и тебе будут рады. — Наверное, это и в самом деле так. Ни один британский король не причинит вреда барду. Закон и обычаи не допустят. Талиесин знаменит. А ты не хочешь посмотреть, как дела в Малой Британии?
Он осторожно кивнул.
— Вы хотите, чтобы я отнес письмо лорду Бедиверу.
— Два письма. Одно мне продиктовал лорд Гавейн пред смертью, а второе я сама напишу. Только расскажу Бедиверу о сражении и скажу, что Артур мертв, а я отправляюсь в монастырь. Ты можешь прочитать, если хочешь. Твоей чести это не заденет.
— В монастырь?
— А что еще делать благородной вдове? Иногда они снова выходят замуж. Но я не собираюсь..
— Лорд Сандде…
— Помилуй Бог! Я ему в матери гожусь.
— Да он вам в мужья и не собирается. Будет при вас регентом. Он очень вами восхищался. И собирался провозгласить вас в Камланне императрицей.
— Так я и года не протяну. У меня нет отряда, чтобы отстаивать такое звание. А британские короли не позволят неверной жене узурпатора претендовать на трон. Да ты же сам сказал, что императоров больше не будет. Императоров чего? Империи больше нет. — Мне казалось, что нет смысла убеждать кого-то в чем-то, и так все ясно. — А если я стану делать вид, что действительно обладаю властью, когда на самом деле никакой власти у меня нет, это только породит новые союзы и контрсоюзы, и страна еще больше раздробится. Нет. Пусть Сандде станет королем Думнонии, хотя его вряд ли признают за короля. Я пойду на север, там много монастырей. — Я встала и подняла один из осколков кувшина. — В детстве я знала девушку, сейчас она настоятельница монастыря недалеко от Каэр-Лугуалида. Там мне будут рады, особенно если написать ей заранее. Сейчас на севере перемирие, вот весной и поеду. А Сандде даст мне провожатых.
Талиесин поклонился, а когда он снова выпрямился, я, к своему удивлению, увидела слезу у него на глазах. Никогда не видела, чтобы он плакал!
— Благородная леди, — произнес он каким-то новым, незнакомым голосом, — я доставлю ваши письма. — Он снова поклонился и вышел из комнаты, но в дверном проеме остановился и посмотрел на меня. — Много лет назад мне было видение. Я знал, что эта Империя падет. Я смотрел и ждал, а в сердце уже складывал слова для песни об этом. Я не думал, что увидеть это воочию будет так горько. Да, мои песни кажутся не более чем ветром в камышах, словами, лишенными жизни. Мне платят за… — Он неожиданно замолчал, лицо его изменилось, — …за попытку ни о чем не заботиться. Пошлите за мной, леди, когда закончите с письмами. — Он еще раз поклонился и вышел.
Я подобрала с пола еще несколько осколков злосчастного кувшина и взвесила их в руке. Они были липкими, и вся комната пропиталась сладким медовым ароматом. Мысленно я уже составила письмо Бедиверу, так что перенести это на пергамент много времени не займет. Да, конечно, надо его известить, но сердце молчало, а письмо представлялось исполнением еще одной обязанности. Просто галочка в очередном списке дел.
Я бросила осколки, вытерла руки и стала ждать служанку с чернилами и пергаментом.
Эпилог
Прошло уже несколько недель с тех пор, как я закончила этот рассказ о прошлом, отложила перо и задумалась, что делать дальше. Я и начала-то потому, что однажды вдруг обнаружила, что в прошлом для меня остались только три момента, которые я помню отчетливо: час, когда вода стекала с соломенной крыши и попадала на факелы, заставляя их трещать и брызгать огнем; минута, когда Сандде сказал мне, что Артур пропал; и никак не уходящее из памяти лицо Бедивера, спокойное лицо человека с темными глазами, когда он попрощался со мной; и еще Гавейн, умирающий у меня на руках в Инис Витрин. Все эти воспоминания оставались такими яркими, отзывались такой болью в сердце и горечью, что я испугалась.
Я состарилась. В монастыре нет зеркал, но иногда я вижу свое отражение в чаше с вином или в плошке с водой, и с трудом могу поверить, что я — та самая Гвинвифар, которую любили Артур и Бедивер. Отражение показывает мне лицо старухи, морщинистое, не очень чистое. Горе, выпавшее на мою долю, невозможно искоренить, невозможно забыть. Я много плакала, но ведь и смеялась тоже. Слава Богу, мне приходилось смеяться в жизни. Но горя было больше. Мои волосы поседели, их становится все меньше. Мои суставы окостенели, кости ноют, часто болит сердце, и я понимаю:
